Она друг Пушкина была. Часть 2 - [104]
Пусть последний вопль умирающего будет вечным укором тем, кто ускорил его уход. Издевался над достоинством великого соотечественника. Кто держал под спудом мою статью почти два месяца.
Через 10 дней после смерти Сергея Михайловича, 27 декабря, «Советская культура» решилась опубликовать мой очерк «Выставка „ЖИЗНЬ, ОТДАННАЯ ТАНЦУ“, или Печальная история одной пушкинской коллекции». В послесловии к публикации редакция поместила постыдно издевательское сообщение: Пока статья готовилась к печати, пришло известие: в Лозанне на 81-м году жизни скончался Сергей Лифарь. Долго же готовился почти нетронутый суровой редакторской рукой материл, написанный одним духом в бессонную первоноябрьскую ночь! Редколлегия признала его лучшим материалом номера и вывесила на Доску почёта! Через день в редакции раздался звонок от секретаря тогдашнего министра культуры. Моя нелицеприятная статья заинтересовала «смелостью выражений» горбачёвского ставленника — далёкого от культуры (по профессии он, кажется, был химиком!), но зато верного человека. Он выразил желание познакомиться с автором. Довольная редакторша позвонила мне в Вену и сообщила эти две долженствующие меня обрадовать новости. И была очень огорчена моей неблагодарностью. Ибо я не постеснялась сказать всё, что накипело у меня на душе.
Дорого обошлась России игра в бирюльки с пушкинскими письмами. После смерти Лифаря графиня Лилиан Алефельд[197] была атакована полпредами Советского фонда культуры. Упрашивали её возвратить «народное достояние» России. Напомнили слова Лифаря, некогда сказанные им леди Маунбеттен (дочери графини Торби) в ответ на её требование вернуть ей письма прадеда: Эти сокровища принадлежат России, а не какой-то одной семье! Сказал и гордо отошёл от родственницы нынешнего супруга английской королевы.
Графиня Алефельд проявила характер. Отомстила за унижение своего друга. Не обидела и себя. Письма были проданы Советскому Союзу за 1 миллион долларов через лондонский аукцион «Сотби»[198]. К сожалению, графиня озлобилась и на Эдуарда Александровича за его посредничество в возвращении писем на родину. Предлогом для начатой ею травли Фальц-Фейна в парижских газетах послужило моё не очень благоразумное сообщение о сделанной им записи воспоминаний Лифаря. Русского языка она не знала. Кто-то пересказал ей содержание статьи, услужливо подкинул идею отдать барона под суд за некорректный поступок. Отомстить ему и вместе с тем сорвать с него солидный куш. Угрозу свою не осуществила — слишком хлопотно и дорого вести процесс. Графиня была ленива. Не любила утруждать себя жизненными проблемами. Вряд ли здесь сыграли роль романтические воспоминания о прежних, более близких отношениях с Эдуардом Александровичем. Но насолить-то ему сумела, заставила поволноваться, доставила немало неприятных минут. Так завершилась эта поистине «печальная история одной пушкинской коллекции». Но, пожалуй, самое поразительное, что игравшие в перестройку сотрудники редакции не постеснялись оставить этот мой подзаголовок статьи! Как говорится, сами себя высекли.
Дневник начал рассказывать!
Копию дневника Лихтенштейна я решила показать профессору славистики Венского университета Гюнтеру Витченсу. Он преподавал историю русской литературы XIX века. Но превосходно знал литературу и языки других славянских народов. Впрочем, и остальные преподаватели этого института свободно владели славянскими языками. В факультетской библиотеке, где они встречались после лекций и семинаров, то и дело звучала польская, русская, чешская, сербская или словенская речь. Коллектив был интернациональным, в основном эмигранты из соцстран.
Говоря по-русски, профессор Витченс обычно закрывал глаза — так он лучше сосредотачивался — и медленно, но безукоризненно правильно излагал мысли. Пушкиниана была излюбленной темой наших бесед. Однажды, он пригласил меня к себе домой и показал свою домашнюю библиотеку. Значительную часть этого уникального собрания составляли русские книги. А в его пушкинской коллекции было всё, что когда-либо издавалась о Поэте. Глаза разбегались при виде такого богатства! Профессор любезно предложил приходить к нему и пользоваться книгами. Жест истинного библиофила! Но не совсем типичный для австрийца. Я объясняла доброту Витченса его происхождением — он был родом из Силезии, пограничной области между Польшей и Чехией. Может, я не права и преувеличиваю широту славянской души. А доброжелательность его была нормой поведения очень интеллигентного человека.
В свободное время профессор любит рыться в архивах. Приноровился к расшифровке старых рукописей. Справлялся даже с монотонной каллиграфией графа Фикельмона. О своих находках помещал публикации в «Венском альманахе славистики». Копию одной из них, «Маленький вклад в славянскую историю литературы из австрийских архивов», подарил мне с трогательной надписью: «В золотые руки Светланы Балашовой от автора». Мне действительно везло в последнее время. Раскопала в архивах несколько документов графа Фикельмона, среди них немецкий перевод стихотворения Пушкина «Клеветникам России». Австрийский посол приложил его к своему донесению Меттерниху как иллюстрацию к русско-польскому конфликту. Весьма ценное свидетельство того, как высоко ценил Пушкина умница Фикельмон. И как прекрасного поэта, и как выразителя настроений большей части русского общества.
