Она друг Пушкина была. Часть 1 - [99]

Итак, он решается раздобыть диплом (это было нетрудно — ведь ему были известны имена всех адресатов!) и вскоре узнает, что один экземпляр остался у Михаила Виельгорского. С ним он был в весьма приятельских отношениях. Именно прежде всего к нему, а потом и к Жуковскому бросился Геккерен в ноябре 1836 г. с просьбой о посредничестве в примирении с Пушкиным. Михаил Виельгорский был талантливым музыкантом. Вместе с братом виолончелистом Матвеем нередко играл в доме посланника. Мягкий по натуре Виельгорский не в силах был отказать Геккерену — он отдаёт ему, возможно не без умысла, хранящийся у него пасквиль. Кстати, этим можно объяснить ещё один факт, ускользнувший от внимания пушкинистов: откуда взялось у Геккерена анонимное письмо, которое он, не таясь, описывает в записке Дантесу.

Получив от Виельгорского экземпляр диплома, посланник тут же пересылает его Нессельроде. Вот, граф, документ, которого не хватало в числе тех, что я уже имел честь вам вручить, — пишет он Нессельроде. — Окажите милость, соблаговолите умолить государя императора уполномочить вас прислать мне в нескольких строках оправдание моего собственного поведения в этом грустном деле; оно мне необходимо для того, чтобы я мог себя чувствовать вправе оставаться при императорском дворе, я был бы в отчаянии, если бы должен был его покинуть…[237]

Как я уже упоминала, в тот же день, 30 января, Геккерен направляет первое донесение о дуэли своему министру иностранных дел барону Верстолку. Без зазрения совести сообщает ему об отвратительных анонимных письмах, о первом вызове на дуэль сына, который тот принял без всяких объяснений. В этом потоке лжи вдруг прорывается нечто человеческое: Однако в дело вмешались общие друзья. Видимо, жест Виельгорского — передача диплома — так растрогал Геккерена, что он причислил его к своим друзьям. Посланник напряжённо ожидает известия от Нессельроде. В конце второго дня силы изменяют ему. Реакция царя на поведение посланника категорична — гнусная каналья! Геккерен словно на расстоянии прочитал приговор царя. И обречённо принялся составлять вторую депешу барону Верстолку. Он подготавливает его к неминуемому — своему удалению из Петербурга:

Долг чести повелевает мне не скрыть от вас того, что общественное мнение высказалось при кончине г. Пушкина с большей силой, чем предполагали. Но необходимо выяснить, что это мнение принадлежит не высшему классу, который понимал, что в таких роковых событиях мой сын по справедливости не заслуживал ни малейшего упрёка. <…> Чувства, о которых я теперь говорю, принадлежат лицам из третьего сословия, если так можно назвать в России класс промежуточный между настоящей аристократией и высшими должностными лицами, с одной стороны, и народной массой, совершенно чуждой событию, о котором она и судить не может, — с другой. Сословие это состоит из литераторов, артистов, чиновников низшего разряда, национальных коммерсантов высшего полёта и т. д. <…>

Всё-таки, ваше превосходительство, признайте, что я ничего не скрываю, даже, может быть, сам склонен преувеличивать значение происходящего. Как бы то ни было, считаю своим суровым долгом поставить вас в известность об истинном положении вещей в ту минуту, как я могу опасаться, что уже буду не в состоянии служить моему монарху здесь так, как моя честь и мои чувства к родине мне повелевают и как, смею надеяться, я имел счастие служить до сих пор.

Его величество решит, должен ли я быть отозван, или могу поменяться местами с одним из моих коллег.[238]

Нервы сдали, Геккерен, как истеричная баба, уже не владеет собой — что, впрочем, характерно для людей с подобными ему наклонностями. А на другой день пришёл ответ от Нессельроде. Николай в отличие от Геккерена умел держать себя в руках — он сохранял достойное владыки спокойствие. Нессельроде ввела в заблуждение сдержанность императора, и он дружески успокаивает барона. Геккерен вновь рассыпается в благодарности за благорасположение, которому многочисленные доказательства вы мне давали в течение многих лет. Однако с горечью вынужден ему заявить: Но слишком поздно, моя просьба отправлена. Вчера я просил короля соизволить на моё отозвание, и сегодня дубликат этой просьбы отправляется почтой. Я чувствую, что я должен был сделать то, что сделал, и совершенно не жалею об этом[239].

Геккерен обречённо признаёт свою роковую ошибку. Царь обхитрил его. Пасквиль, конечно же, не был представлен в военно-судную комиссию — Николай был не дурак, чтоб оглашать порочащий его достоинство документ. Видимо, уже после смерти императора экземпляр Виельгорского был передан в секретный отдел Тайной канцелярии полиции, где уже хранилась другая копия, изъятая Бенкендорфом из бумаг Поэта.

Нессельроде ещё некоторое время продолжает покровительствовать Геккеренам — только два из пяти документов (письма Пушкина — секунданту Дантеса д’Аршиаку от 17 ноября 1836 г. и нидерландскому посланнику от 26 января 1937 г.) он передаёт 9 февраля презусу военно-судной комиссии полковнику Бреверну. Но вот что интересно — предусмотрительный барон и осторожный Нессельроде не предвидели реакции, которую произведёт в суде оскорбительное письмо Пушкина барону Геккерену. Первой заметила это проницательная Анна Ахматова: