Она друг Пушкина была. Часть 1 - [100]
Если бы Пушкин перестал думать, что Геккерен автор диплома, эта фраза не фигурировала бы в январском письме[240].
Царь, убедившись в сводничестве посланника, бесспорно, отчитал — в свойственной ему грубоватой манере — Нессельроде за оплошность. Это было жестоким ударом по самолюбию высокомерного министра. Он никогда не смог простить Геккерену, что тот водил его за нос. Уже во второй половине февраля он изменил своё отношение к посланнику. Это подтверждает и письмо Геккерена вице-канцлеру от 1 марта 1837 г.: После события, роковой исход которого я оплакиваю более, чем кто бы то ни было, я не предполагал, что должен буду обратиться к вам с письмом, подобным настоящему (подч. мною. — С. Б.). Но раз я вижу, что вынужден сделать это, у меня мужества хватит. Честь моя, и как частного человека, и как члена общества, оскорблена, и я не замедлю дать вам некоторые объяснения[241]. Объяснения Геккерена не подействовали на Нессельроде. Он навсегда отвернул своё лицо от коварного сводника. С глубоким презрением отзывался граф о Геккерене в 1840 г. в письме барону А. К. Мейендорфу: Геккерен на всё способен: это человек без чести и совести; он вообще не имеет права на уважение и не терпим в нашем обществе[242]. Пушкинисты не придали должного значения этой реплике Нессельроде. А ведь она — серьёзный аргумент в пользу непричастности министра иностранных дел к составлению пасквиля.
Вопрос аудитора Маслова
В ходе следствия всплыл факт получения Пушкиным анонимных писем. Материалы дела были представлены для проверки аудитору Маслову. Исчезнувший из употребления термин «аудитор» ныне, в эпоху возрождения частной собственности, вернулся в русскоязычный обиход в несколько ином значении — бизнес-эксперт. Типично чиновничья крыса Маслов рьяно принялся за работу. Дотошно изучил все предоставленные ему комиссией документы. Усердный чинуша был озадачен: почему не допрошена супруга покойного Пушкина? Чуждый деликатных тонкостей аудитор тщательно сформулировал свои вопросы к H. Н. Пушкиной, от которых, по его мнению, зависел правильный исход дела.
Из рапорта аудитора Маслова[243]от 14 февраля 1837 г.: 1-е. Не известно ли ей, какие именно без имянныя письма получил покойный Муж ея, которые вынудили его написать 26 числа Минувшего Генваря к Нидерландскому Посланнику Барону Геккерену оскорбительное письмо, послужившее, как по делу видно, причиною к вызову подсудимым Геккереном его, Пушкина, на дуэль.
2-е. Какие подсудимый Геккерен, как он сам сознаётся, писал к Ней, Пушкиной, письма или Записки, кои покойный Муж ея в письме к Барону Геккерену от 26 Генваря называет дурачеством; где все сии бумаги ныне находятся, равно и то письмо, полученное Пушкиным от неизвестного ещё в ноябре месяце, в котором виновником распри между подсудимым Геккереном и Пушкиным позван Нидерландский Посланник Барон Геккерен и в следствие чего Пушкин ещё прежде сего вызывал Подсудимого Геккерена на дуэль…[244]
Как явствует, особой грамотностью аудитор 13 класса Маслов не отличался. Его вопросы, как и следовало ожидать, остались без ответа. Или из-за проявленной членами военно-судной комиссии деликатности к Пушкиной. А возможно, по распоряжению свыше — не копать глубоко. Но как бы то ни было, в рапорте аудитора содержится очень важное сведение, словно бы ускользнувшее от внимания исследователей (объяснение сему странному обстоятельству может быть только одно: последующие поколения пушкинистов доверились добросовестности П. Щёголева и не потрудились вновь изучить материалы следственной комиссии). Имею в виду указание Маслова на письмо от «неизвестного лица», в котором виновником распри между подсудимым Геккереном и Пушкиным позван Нидерландский Посланник Барон Геккерен. Выходит, Долли Фикельмон и многие другие современники Пушкина, были правы, говоря о нескольких, при этом различных по содержанию и иными почерками написанных, анонимных письмах. Видимо, это послание с какими-то намёками на связь Дантеса с Натали имела в виду графиня Фикельмон в своей известной дневниковой записи от 29 января 1837 г.: Семейное счастье начало уже нарушаться, когда чья-то гнусная рука направила мужу анонимные письма, оскорбительные и ужасные, в которых ему сообщались все дурные слухи и имена его жены и Дантеса были соединены с самой едкой, самой жестокой иронией.
Итак, был пасквиль — забавная шутка. Пушкин вначале даже не собирался на неё реагировать. Ещё раз повторю: Впрочем, понимаете, — сказал он В. Соллогубу, — что безыменным письмам я обижаться не могу. Но было ещё одно письмо. И в совокупности оба эти послания уже можно определить как оскорбительные и ужасные письма. Второе (назовём его пока анонимным) было получено Пушкиным позже — по-видимому, до середины ноября, когда уже полным ходом шли переговоры о женитьбе Дантеса на Екатерине Гончаровой. Расправившись с наглым кавалергардом, Пушкин принялся за главного виновника. Теперь более понятен смысл изречения. Я прочитаю вам моё письмо к старику Геккерну, — сказал Пушкин Соллогубу. — С сыном уже покончено… Вы мне теперь старичка подавайте[245]
