Она друг Пушкина была. Часть 1 - [88]

Женщинам он действительно нравился. Внешний лоск заслонял его духовное убожество. Даже такой проницательный человек, как Долли Фикельмон, не сумела его понять. Они познакомились на одном из маскарадов в феврале 1830 г. Он явно ожидал кого-то и решил, что я и есть эта особа. С этого момента он предавался удовольствию разговаривать с маской, думая, что наконец-то открыл её. Это продолжалось весь вечер, и он вообще так и не догадался, с кем имел дело. Через несколько дней ещё одна запись о нём: С тех пор, как начались маскарады, не могу его видеть без смеха. Разговор с ним меня забавляет. Не знаю, понял ли он, что это была я, но по крайней мере не прикидывается, что понял. А через полтора месяца Долли уже преисполнена к нему дружескими чувствами: Александр Строганов также один из моих любимцев. Мы с ним познакомились на маскараде, и, хотя он не хочет признаться, что узнал меня, с тех пор находит меня достойной его внимания.

Весной 1832 г. вместе с Нессельроде Строганов приехал по делам в Петербург из Варшавы. Фикельмон встречалась с ним в обществе, приглашала к себе в салон. Всегда испытываю удовольствие при встрече с ним. Он поистине изысканный мужчина. Вернулся из Варшавы, но ненадолго. Вновь возвращается туда, так как скоро был назначен начальником отдела внутренних дел. Это настоящее счастье для бедной Польши. — Запись 13 апреля 1832 г. Через месяц с небольшим (21 мая) Фикельмон зафиксировала отъезд Нессельроде и Строганова: Я очень огорчена этим.

В оценке светской дамы граф представляется весьма симпатичной личностью. Очень метко подметил И. С. Зильберштейн: покоритель дамских сердец. Видимо, и Долли не устояла перед его «изысканностью». Я склонна больше верить мнению другого человека, видевшего графа без светской маски, — историка Сергея Михайловича Соловьёва. Его приводит И. С. Зильберштсйн в своём очерке «Муж пушкинской Татьяны»[210]: Люди, хорошо знавшие Строганова, единодушно называют его человеком недалёким и бесталанным. С тяжёлым сердцем вспоминал о нём историк С. М. Соловьёв, который в течение двух лет был воспитателем одного из его сыновей: «Александр Григорьевич Строганов <…> служил страшным примером, какие люди в России в царствование Николая I могли достигать высших ступеней служебной лестницы. <…> Имея ум чрезвычайно поверхностный, Александр мечтал, что обладает способностями государственного человека, и не знал границ своей умственной дерзости; с важностью выкладывал какую-нибудь нелепую мысль и старался ею озадачить, упорно поддерживая и обстраивая другими подобными же нелепостями. При этом ни малейшего благородства, деликатности».[211]

Для Герцена Строганов был олицетворением российского беззакония, самоуправства, крепостничества в его самом безобразном проявлении. Девять материалов посвятил он «сатрапу» на страницах «Колокола»! Ещё одна цитата из очерка И. С. Зильберштейна:

В другой заметке Герцен блестяще описал беседу Строганова с депутацией поселенцев, пришедших жаловаться на страшные притеснения земской полиции: «Все их справедливые рассказы о противозаконных действиях полиции Строганов выслушал, не проронив ни слова; все просьбы их о защите не вызывали ни единого слова, граф молчал. <…> [Поселенцы] вышли из себя, и один из них воскликнул:

— Что же, ваше сиятельство! Скажите нам, что делать? Они, пожалуй, и вешать нас начнут! Что же нам тогда делать, наконец?

— Висеть! — отвечал Строганов и проследовал во внутренние апартаменты».[212]

С. М. Соловьёв полагал, что губернаторство, неограниченная власть губернского главы, раболепство русских местных чиновников развратили его. А ведь это — страшное искушение и для порядочного человека, словно в оправдание Строганова замечает историк. Да, горькая правда — власть всегда рождала на Руси самодуров. Особенно при недостатке ума и душевности. А Строганов определённо был неумён. Однажды министр финансов Е. Ф. Канкрин открыто заявил ему об этом.

Вот таким человеком оказался муж женщины, воспетой Поэтом в юности. Чьи черты находят в Татьяне Лариной. К которой до конца жизни Пушкин был полон застенчивой робкой нежности — она одно из его «отношений, и притом рабское» (слова С. Н. Карамзиной). В защиту Долли Фикельмон хочу добавить следующее. Со временем, чаще общаясь со Строгановым, она должна была разочароваться в нём. Во всяком случае, после возвращения в 1834 г. А. Г. Строганова в Петербург — о нём более ни слова в дневнике графини Фикельмон.

Говорят, Н. В. Строганова защищала Пушкина после его смерти с большим жаром. Но вот вопрос — искренне ли была она? Может, прикидывалась? Сомнение порождает её возможная связь с Дантесом… Но о Строганове даже этого не скажешь — его ненависть к Поэту была неприкрытой и лютой. Вряд ли её можно объяснить одной лишь солидарностью с оскорблённой сестрой Полетикой. Скорее всего для неё у генерал-адъютанта были личные мотивы. Его нельзя назвать и близким другом Дантеса. Слишком высоко стоял он на иерархической лестнице. Своей карьере он был обязан отцу, жене, тестю и братьям Валентину — фавориту императрицы — и Сергею, после смерти Валентина в 1833 г. сменившего его в этой роли. Всем, только не своим личным заслугам!