Она друг Пушкина была. Часть 1 - [84]

Жениться или драться — это же выражение употребила Александрина в 1887 году, через 50 лет после события — ещё одно подтверждение, что её воспоминаниям можно доверять. Так как честь моя запрещает мне принимать условия, то эта фраза поставила бы меня в печальную необходимость принять последнее решение. Я ещё настаивал бы на нём, чтобы показать, что такой мотив брака не может найти места в письме, так как я уже предназначил себе сделать это предложение после дуэли, если только судьба будет мне благоприятна. Необходимо, следовательно, определённо констатировать, что я сделаю предложение т-lle Екатерине не из соображений сатисфакции или улаживания дела, а только потому, что она мне нравится, что таково моё желание и что это решено единственно моей волей.[197] Пушкин в презрительном снисхождении уступает. Он добился своего — противник униженно капитулировал. С сыном уже покончено, — скажет он позже В. Соллогубу. Но свой отказ выражает изысканно-галантными словами. За этой галантностью убийственная издёвка: …прошу теперь господ свидетелей этого дела соблаговолить считать этот вызов как бы не имевшим места, узнав из толков в обществе, что г-н Жорж Геккерен решил объявить о своём намерении жениться на мадемуазель Гончаровой после дуэли (никто из посторонних так и не узнал, что Пушкин принудил его к этому; сберегая Дантесу убийственное унижение, не его щадил — честь жены спасал! — перед этим величием духа можно только склониться в немом восхищении! — С. Б.). У меня нет никаких оснований приписывать его решение соображениям, недостойным благородного человека. (Подч. мною. — С. Б.)[198] Перед вынужденными участниками истории — секундантами В. Соллогубом и д’Аршиаком — куртуазия. Виновникам — беспощадную правду: …я заставил вашего сына играть роль столь потешную и жалкую, что моя жена, удивлённая такой пошлостью, не могла удержаться от смеха, и то чувство, которое, быть может, и вызывала в ней эта великая и возвышенная страсть, угасло в отвращении самом спокойном и вполне заслуженном[199]. Склочному обществу — загадку: Никогда ещё с тех пор, как стоит свет, не подымалось такого шума, от которого содрогается воздух во всех петербургских гостиных. Геккерен-Дантес женится! Вот событие, которое поглощает всех и будоражит стоустую молву. Да, он женится, и мадам де Севинье обрушила бы на него целый поток эпитетов, каким она удостоила некогда громкой памяти [Лемюзо]! Да, это решённый брак сегодня, какой навряд ли состоится завтра. Он женится на старшей Гончаровой, некрасивой, чёрной и бедной сестре белолицей, поэтичной красавицы, жены Пушкина, — писала Софья Бобринская мужу 25 ноября 1836 г. О том же — спустя три дня С. Н. Карамзина в письме к брату Андрею: Я …танцевала …мазурку с Соллогубом, у которого в этот день темой разговора со мной была история о неистовствах Пушкина и о внезапной любви Дантеса к своей невесте. Ещё одно свидетельство, что Пушкин оставил Соллогуба в неведении относительно истинных причин этого странного сватовства. По легкомыслию молодости и он был подвержен недугу светского общества — сплетням. Но интуиция подсказывала, что он вовлечён в какую-то непонятную ему игру. И однажды, отведя в сторону жениха — Дантеса, спросил его напрямую, что он за человек. Я человек честный и надеюсь это скоро доказать, — ответствовал кавалергард. Цепкая память Соллогуба фиксировала детали событий, но тогда он не в силах был разобраться в них — прозрение пришло лишь спустя много лет. И он с горечью был вынужден признать: Мне пришлось быть и свидетелем и актёром драмы, окончившейся смертью великого Пушкина…[200]

Итак, замужество было решено, — слова из письма Г. Фризенгофа А. Араповой. — Слава Богу, кажется, всё кончено. Е. И. Загряжская В. А. Жуковскому 17 ноября 1836 г.: Жених и почтенный его батюшка были у меня с предложением. К большому счастию, за четверть часа пред ними приехал из Москвы старший Гончаров и он объявил им родительское согласие, итак, все концы в воду. Сегодня жених подаёт просьбу по форме о позволении женитьбы и завтра от невесты поступит к императрице.

В тот же день Клементий Россет обедал у Пушкина. Много лет спустя Бартенев записал его рассказ: За столом подали Пушкину письмо. Прочитав его, он обратился к старшей своей свояченице Екатерине Николаевне: «Поздравляю, вы невеста: Дантес просит вашей руки». Та бросила салфетку и побежала к себе. Наталья Николаевна за нею. «Каков!» — сказал Пушкин Россету про Дантеса.

Всё остальное, весь этот романтический бред: предпочёл безвозвратно себя связать с единственной целью — не компрометировать г-жу Пушкину… закабалить себя на всю жизнь… репутация любимой женщины… высоконравственное чувство… — всё это было придумано Геккеренами позже[201]. Когда единственного знавшего истину человека уже не было в живых. Натали и Александрина были не в счёт. Екатерина — тем более. Они хранили молчание. К тому же Наталья Николаевна с сестрой через полмесяца после смерти Пушкина покинули Петербург. Геккерены могли теперь лгать без зазрения совести.

Русский пасквиль — венская метаморфоза