Она друг Пушкина была. Часть 1 - [82]

Шрифт
Интервал

Но всё это произошло позднее, а пока Трубецкие спешат побольше урвать от царских милостей, сыплющихся на фаворита. Бархатные глаза (будем раз навсегда говорить обо всём «бархат», так удобнее) могут рассказать вам о бале… Они словно грустили из-за участи брата, но постоянно останавливались на мне и задерживались возле двери, у которой я провожала общество, чтобы перехватить мой последний взгляд, который между тем был не для него[193].

Дантес был всего лишь способным учеником — оказывается, у своих дружков-кавалергардов он успешно перенял способы обольщения молодящейся царицы. Но вот в упоминавшемся уже выше письме к С. Бобринской неожиданно прорывается недоброжелательность Александры Фёдоровны к новоявленному сыночку Геккерена: она не желает общества этого «новорождённого» для своего Бархата. И опять о том же пишет подружке 15 сентября 1836 г.: Я хочу ещё раз попросить вас предупредить Бархата остерегаться безымянного друга, бесцеремонные манеры которого он начинает перенимать.[194]

Как следует из этих записочек, не только Александр Трубецкой был поверенным в сердечных делах Дантеса, но и Дантес знал слишком много из «тайное тайных» — о связи императрицы с Трубецким. И даже потворствовал товарищу — из чувства солидарности с ним кружил вокруг коттеджа, чтоб перехватить взгляд владычицы или «случайно» столкнуться с ней. Они были крепко повязаны интимными интрижками. Опубликованные Э. Герштейн документы (дневник и письма императрицы к Бобринской) заставляют по-иному взглянуть на личность самого Трубецкого и серьёзнее отнестись к достоверности маразмического рассказа (выражение Ахматовой) князя Трубецкого об отношениях Пушкина к Дантесу. Ведь со времён П. Е. Щёголева ни одним из пушкинистов он не подвергался серьёзному пересмотру.

Дальнейшие показания Трубецкого

Когда Дантес пришёл к себе в избу, он выразил мне своё опасение, что Пушкин затевает что-то недоброе. «Он был сегодня как-то особенно странен», — Дантес рассказал, как он засиделся у Nathalie, как та гнала его несколько раз, опасаясь, что муж опять застанет их, но он всё медлил, и муж действительно застал их вдвоём.

Только-то?

Только, но, право, у Пушкина был какой-то неприятный взгляд, и в передней он даже не простился со мной.

Всё это Дантес рассказал переодеваясь, так как торопился на обед к своему дяде. Едва ушёл Дантес, как денщик докладывает, что пушкинская Лиза принесла ему письмо и, узнав, что барина нет дома, наказала переслать ему письмо, где бы он ни был. На конверте было написано très pressée. С тем же денщиком было отправлено тотчас же письмо к Дантесу.

Спустя час, может быть с небольшим, входит Дантес. Я его не узнал, на нём лица не было. «Что случилось?»«Мои предсказания сбылись. Прочти». Я вынул из конверта с надписью très pressée небольшую записочку, в которой Nathalie извещает Дантеса, что она передала мужу, как Дантес просил руки её сестры Кати, что муж, с своей стороны, тоже согласен на этот брак. Записочка была составлена по-французски, но отличалась от прежних, не только vous вместо tu, но и вообще слогом вовсе не женским и не дамским billet doux (любовная записка).

Что всё это значит?

Ничего не понимаю! Ничьей руки я не просил.

Стали мы обсуждать, советоваться и порешили, что Дантесу следует, прежде всего, не давать démenti (опровержение) словам Наташи до разъяснения казуса.

Рассказ Трубецкого слишком подробен, посему вкратце изложу его дальнейшую суть. На следующий день всё разъяснилось. Оказалось, Пушкин, застав жену вдвоём с Дантесом, удалился, чтоб намазать сажей свои губы, и, вновь войдя в гостиную, поцеловал жену. Он хотел уличить её, и ему это удалось. Столкнувшись с Дантесом в передней, он заметил на его губах сажу и потребовал у жены объяснения. Натали, растерявшись, прибегла к спасительной лжи: поцелуй, дескать, был братским — Дантес сообщил ей о своём чувстве к Екатерине и желании посвататься к ней. Потом она горько пожалеет об этой выдумке — своими руками Натали выпустила злой дух джинна из бутылки! Пушкин решил довести свою шутку до конца и даже, возможно, чтоб наказать шалунов, тут же заставил жену под диктовку написать Дантесу вышеприведённую записку.

История с поцелуем позаимствована из расхожего анекдота того времени о неверной супруге и ревнивом муже. Совершенно невозможно представить, чтобы великий, благородный, гениальный Пушкин решился на такую банальность. Так порешило большинство пушкинистов. И этому эпизоду из рассказа Трубецкого не придавали никакого значения. Всё то же прокрустово ложе! Всё тот же сложившийся за сто шестьдесят лет стереотип какого-то иного, придуманного Поэта. А настоящий Пушкин отличался ребячливостью, любил анекдоты, остроумное слово, шутки, розыгрыши, глядел на жизнь только с весёлой стороны и с необыкновенной ловкостью мог открывать смешное (К. А. Полевой). Даже в самые тяжёлые моменты своей жизни легко переходил от грусти к весёлому — аж кишки видно (как образно сказал К. Брюллов ) — смеху. Однажды он заглянул к своему приятелю И. С. Тимирязеву. Не застал его дома. Слуга сказал, что хозяева скоро вернутся. Пушкин стал дожидаться их в зале с большим камином. Тут он увидел блюдо с орехами. И лукавая мысль озарила лицо. Он забрался в камин и, скорчившись, как обезьяна, стал щёлкать орехи. В таком состоянии застали его Тимирязевы… Он любил подобные проказы.


Еще от автора Светлана Мрочковская-Балашова
Она друг Пушкина была. Часть 2

Автор книги рассказывает о Пушкине и его окружении, привлекая многочисленные документальные свидетельства той эпохи, разыскивая новые материалы в зарубежных архивах, встречаясь с потомками тех, кто был так близок и дорог Поэту. Во второй части автор рассказывает о поисках и расшифровке записей, которые вела Долли Фикельмон.http://pushkin-book.ru lenok555: Сомнительные по содержанию места в книге вынесены мной в комментарии.


Рекомендуем почитать
Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга III

Предлагаем третью книгу, написанную Кондратием Биркиным. В ней рассказывается о людях, волею судеб оказавшихся приближенными к царствовавшим особам русского и западноевропейских дворов XVI–XVIII веков — временщиках, фаворитах и фаворитках, во многом определявших политику государств. Эта книга — о значении любви в истории. ЛЮБОВЬ как сила слабых и слабость сильных, ЛЮБОВЬ как источник добра и вдохновения, и любовь, низводившая монархов с престола, лишавшая их человеческого достоинства, ввергавшая в безумие и позор.


Сергий Радонежский

«Преподавателям слово дано не для того, чтобы усыплять свою мысль, а чтобы будить чужую» – в этом афоризме выдающегося русского историка Василия Осиповича Ключевского выразилось его собственное научное кредо. Ключевский был замечательным лектором: чеканность его формулировок, интонационное богатство, лаконичность определений завораживали студентов. Литографии его лекций студенты зачитывали в буквальном смысле до дыр.«Исторические портреты» В.О.Ключевского – это блестящие характеристики русских князей, монархов, летописцев, священнослужителей, полководцев, дипломатов, святых, деятелей культуры.Издание основывается на знаменитом лекционном «Курсе русской истории», который уже более столетия демонстрирует научную глубину и художественную силу, подтверждает свою непреходящую ценность, поражает новизной и актуальностью.


Добрые люди Древней Руси

«Преподавателям слово дано не для того, чтобы усыплять свою мысль, а чтобы будить чужую» – в этом афоризме выдающегося русского историка Василия Осиповича Ключевского выразилось его собственное научное кредо. Ключевский был замечательным лектором: чеканность его формулировок, интонационное богатство, лаконичность определений завораживали студентов. Литографии его лекций студенты зачитывали в буквальном смысле до дыр.«Исторические портреты» В.О.Ключевского – это блестящие характеристики русских князей, монархов, летописцев, священнослужителей, полководцев, дипломатов, святых, деятелей культуры.Издание основывается на знаменитом лекционном «Курсе русской истории», который уже более столетия демонстрирует научную глубину и художественную силу, подтверждает свою непреходящую ценность, поражает новизной и актуальностью.


Иван Никитич Берсень-Беклемишев и Максим Грек

«Преподавателям слово дано не для того, чтобы усыплять свою мысль, а чтобы будить чужую» – в этом афоризме выдающегося русского историка Василия Осиповича Ключевского выразилось его собственное научное кредо. Ключевский был замечательным лектором: чеканность его формулировок, интонационное богатство, лаконичность определений завораживали студентов. Литографии его лекций студенты зачитывали в буквальном смысле до дыр.«Исторические портреты» В.О.Ключевского – это блестящие характеристики русских князей, монархов, летописцев, священнослужителей, полководцев, дипломатов, святых, деятелей культуры.Издание основывается на знаменитом лекционном «Курсе русской истории», который уже более столетия демонстрирует научную глубину и художественную силу, подтверждает свою непреходящую ценность, поражает новизной и актуальностью.


Оноре Габриэль Мирабо. Его жизнь и общественная деятельность

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.


Антуан Лоран Лавуазье. Его жизнь и научная деятельность

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад отдельной книгой в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют по сей день информационную и энергетико-психологическую ценность. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.