Она друг Пушкина была. Часть 1 - [54]

[117].

В записях Фикельмон наступает пятимесячный перерыв. Случилось то, чего никто не ожидал. О чём сообщает Пушкин в дневнике — Адель умерла родами.

28 апреля 1834 г.: Перестала писать в столь мучительный период, который останется самым тяжёлым в моей жизни! Смерть Адель 19 ноября поразила меня в самое сердце. Не буду здесь описывать всю глубину и силу боли, которую мне причинил этот неожиданный и ужасный удар! Этот страшный миг запечатлён в моём сердце и никогда не сотрётся! Всегда буду вспоминать всё то, что пережила и продолжаю переживать при одной только мысли о потере подруги молодости, сердце которой было близнецом моего сердца! Господь пожелал забрать её незапятнанно чистой. Она вознеслась на небо, прежде чем жизнь покусилась на её душу… Зима была для меня очень и очень трудной. После нескольких первых недель [траура] я должна была вновь вернуться к своим светским обязанностям, столь мучительным, когда твоё состояние в полной дисгармонии с весельем окружающих! Но именно тогда несчастный случай помог мне избавиться от них. Я обожгла ногу и шесть недель, которые была вынуждена провести в шезлонге, мне очень помогли. Рефлектировала, размышляла, молилась и в результате сумела преодолеть внутренний протест, который не позволял мне примириться с потерей моей очень любимой Адель. Тогда я поняла: то, что мне казалось таким жестоким и ужасным, может, в сущности — Божья благодать.

Записи графини Фикельмон познакомили с ещё одной современницей Поэта.

А кто же на фотографии?

По случайности одна из женщин на обнаруженной Островской фотографии (крайняя слева) удивлённо-сдержанным глубоким взглядом в самом деле напоминает Адель с акварели А. Брюллова в экспозиции Теплицкого замка. Навсегда уезжая из России, Дарья Фёдоровна увезла с собой и портрет любимой подруги. Другая же на снимке (крайняя справа) — та, кого принимали за графиню Фикельмон, — сразу же вызывает сомнение. Нос острый, губы тонкие. У Долли же рот был пухлый, особенно нижняя губа, нос с горбинкой, отчего в профиль она выглядела особенно величественной — небрежная законодательница зал. Такова она и на рисунке Пушкина (определённом как её изображение): гордо вскинутая голова, с лёгким, мудрым прищуром глаза — прищур этот сохранился у неё до старости, особенно заметен на снимке конца 50-х годов, где она в трауре по недавно умершему мужу.

Подпись на репродукции — Е. Петер. 1832 г. — оказалась главным аргументом против атрибуции Островской. Проверено — австрийский портретист Е. Петер (1799—1873) в Россию в 1832 году не приезжал, а Дарья Фёдоровна Фикельмон в том году не ездила за границу. Для исследователя нет преград, когда разыгрывается его фантазия. Этому искушению поддался и Н. Раевский. Возможно, — писал он в книге «Портреты заговорили», — что очень модному тогда венскому миниатюристу были посланы из Петербурга какие-либо портреты Дарьи Фёдоровны, её сестры и кузины, пользуясь которыми художник и скомпоновал заочно свою изящную группу. Местонахождение оригинала неизвестно.

Но мне повезло — на антресолях Теплицкого дворца я обнаружила три миниатюры работы того же Е. Петера. Сотрудница музея показывала мне один за другим хранящиеся в запаснике экспонаты: картины, графику, альбомы, скульптуры — всё, что имело отношение с семье Фикельмон и их русским друзьям. Я увидела мраморный оригинал скульптурного портрета Елизаветы Михайловны Хитрово, датированный 1835 годом, и несколько фарфоровых отливок с него, изготовленных по заказу Дарьи Фёдоровны после смерти матери на Венском заводе в 1840 г. Бюст считается работой неизвестного скульптора, но автором, по всей вероятности, был Б. И. Орловский. В средине тридцатых годов он работал над памятником Кутузову для Казанского собора. Дочь и отец на скульптурах похожи друг на друга до такой степени, что кажется, будто у них одно лицо. Возможно, Орловский, зная об их сходстве, сначала вылепил дочь, чтобы лучше войти в образ фельдмаршала.

Рассматриваю дальше — акварель «Хитрово в гробу», фотографии пожилой Дарьи Фёдоровны, многочисленные изображения красавицы Элизалекс, литографии с портретов Шарля Фикельмона и, наконец, три миниатюрных портрета — мужчины и двух молодых женщин, будто сошедших с фотографии Островской.

— Кто это? — спрашиваю сотрудницу.

— Князь Эдмунд Клари-Альдринген и его сёстры княжны Ойфемия и Леонтина. Писал их художник Еммануэль Петер.

Вот и разгадка репродукции, вошедшей в пушкинистику как изображение Долли и её сестёр. В одном оказалась права чешская пушкинистка — молодые женщины действительно были сёстрами, при этом родными. Очевидно, миниатюры представляли этюды к их групповому портрету, а может, и наоборот, художник сначала сделал акварельный набросок, а потом с него рисовал сестёр по отдельности. В таком случае должна быть и третья миниатюра? Спрашиваю об этом хранительницу.

— Нет, не припомню. Не видела.

Спешу поделиться своим открытием с Яромиром Мацеком. Он хорошо знает музейные экспонаты, но и ему не попадалось изображение третьей сестры. Возможно, осталось в запасниках Велтрусского дворца, где долгое время находились картины из Теплицкого замка.