Она друг Пушкина была. Часть 1 - [36]

[86], — писал его правнук Клод де Геккерен.

В Вене в сороковые годы находился только Геккерен — посол Голландии в Австрии. Возможно, приёмный сын и навещал его после смерти жены, но после 1845 года, когда он занялся политикой, это могли быть лишь короткие визиты по праздникам и в каникулы. К тому же на руках вдовца осталось четверо малюток. Мать Дантеса умерла ещё в 1832 году. Дантесы-Геккерены при жизни Екатерины жили в Сульце отдельным домом. Вероятно, так продолжалось и после её смерти. На отца и сестёр он не мог рассчитывать — это были холодные, практичные люди. Сохранились свидетельства, что отношение Дантеса к своему «приёмному отцу» стало к этому времени довольно прохладным. Незачем было больше стараться — ведь Геккерен ещё в их бытность в Петербурге завещал ему всё своё состояние. Деньги, наследство, карьера, безумная любовь к H. Н. Пушкиной, петербургские салонные и казарменные сплетни и снова любовь — то к Натали, то к самому барону, — всё это намешано, переплетено в письмах Дантеса к Геккерену (21 письмо с мая 1835 г. по ноябрь 1836 г.), опубликованных наконец усилиями итальянской пушкинистки Серены Витале[87].

История с передачей Геккереном своего состояния Дантесу оказалась той лакмусовой бумажкой, которая ярко проявила отвратительные черты характера кавалергарда. На его фоне барон выглядит бескорыстным и щедрой души человеком. При патологической скаредности Геккерена его поведение кажется странным, но объяснимым: голландский посланник, что называется, втюрился в Дантеса, и чтобы иметь возможность жить с ним вместе под одной крышей, не нарушая приличий, решил усыновить его. Для 44-летнего, не очень привлекательной внешности стареющего барона не было иной возможности удержать возле себя двадцатитрёхлетнего красавчика, как соблазнить его наследством. …ведь в наше время трудно найти в чужестранце человека, который готов отдать своё имя, своё состояние… (Дантес — Геккерену). Итак, вам не позволяют отдать мне своё состояние, пока вам не исполнится 50 лет. Вот уж большая беда: закон прав, к нему мне расписки, и бумаги, и документальные заверения, у меня есть ваша дружба, и, надеюсь, она продлится до той поры, когда вам исполнится пятьдесят… И далее: Как, мой дорогой, найти слова для ответа на письма, которые постоянно начинаются с подарков, а оканчиваются требованиями принять новые благодеяния… знаешь ли, что ты делаешь меня богаче себя, и что ты ни говори, ты, конечно, вошёл в затруднение ради меня[88] (подч. мною. — С. Б.). Расчёт Геккерена оказался точным — корыстный «сынок» рассыпается в благодарности «папаше»: Надо, чтобы ты был рядом, чтобы я мог много раз поцеловать тебя и прижать к сердцу надолго и крепко, — тогда ты почувствовал бы, что оно бьётся для тебя столь же сильно, как сильна моя любовь. Геккерен сумел каким-то образом узаконить передачу ему своего наследства. Современники (кн. А. Трубецкой, Софья Бобринская и др.) утверждали, что Дантес после мнимого усыновления стал очень богатым.

Зимой 1843 года Жорж с Екатериной гостили у старика Геккерена в Вене. Екатерина была беременна последним ребёнком — сыном, стоившим ей жизни. Они жили отшельниками, не появлялись в обществе. Но с Фризенгофами — Густавом и его первой женой Натальей Ивановной — встречались. И были с ними в довольно дружеских отношениях. Это подтверждает письмо Екатерины Николаевны в Полотняный завод: Я веду здесь жизнь очень тихую и вздыхаю по нашей Эльзасской долине, куда рассчитываю вернуться весной. Я совсем не бываю в свете, муж и я находим это скучным, здесь у нас маленький круг приятных знакомых, и этого нам достаточно. <…> Я каждый день встречаюсь с Фризенгофами, мы очень дружны с ними. Дружба их была вполне естественной — жена Фризенгофа Наталья Ивановна приходилась Екатерине Николаевне кузиной. А истинную причину вынужденного одиночества Екатерина утаила из гордости. Геккерены боялись появляться в обществе. Они предвидели и кривотолки, и отчуждение тесно связанной с Россией австрийской аристократии. Подтверждением тому — письмо Долли Фикельмон из Вены к сестре Екатерине Тизенгаузен в Петербург: Мы не увидим г-жи Дантес, она не будет появляться в свете и особенно у меня, так как знает, какое отвращение я испытала бы при виде её мужа, Геккерен также нигде не показывается, его редко видят даже среди его приятелей. Теперь он зовётся бароном Жоржем Геккереном…[89]

Дальше я изложу свою версию о том, как портрет Дантеса попал в имение к Фризенгофам.

Продолжение защиты

Второй раз Наталья Николаевна Ланская, уже тяжело больная лёгкими, выехала за границу весной 1861 года. Лето провела на немецких курортах, осень — в Женеве, зиму в Ницце. Возможно, приезжала к сестре в её словацкое имение. Но достоверно известна лишь одна её поездка в Бродзяны летом 1862 года. Там собралась вся её большая семья — её три дочери от Ланского, приехала оставившая мужа младшая дочь Наталья Пушкина-Дубельт с двумя детьми. Вскоре туда же заявился Дубельт и дал полную волю своему необузданному характеру. Скандалил, угрожал, требовал возвращения жены. По настоянию барона Фризенгофа покинул Бродзяны. Радость встречи сестёр была омрачена. Нарушен и трудно обретённый Натальей Николаевной покой. Она тяжело переживала неудачный брак дочери. Снова стали сдавать нервы. Осенью генерал Ланской увёз жену в Ниццу, где она провела всю зиму. В мае 1863 г. вернулась в Россию и через полгода скончалась.