Она друг Пушкина была. Часть 1 - [24]

Это и есть ответ на вопрос: почему Поэт отказался от намерения ехать в столицу? Дошедшие до Михайловского слухи о петербургских беспорядках, о стрельбе на Сенатской площади взбудоражили истомившегося в ссылке Поэта. 15-го утром[49] он выехал в Петербург. Заметьте, остановиться намеревался у Рылеева. А к кому ещё было ехать? Во-первых, предполагал, что у чуждого светской жизни товарища его нелегальный приезд в столицу останется незамеченным! А во-вторых… Но об этом чуть позже. Оно связано с другим, не менее важным вопросом: зачем он собирался туда? Мальчишество? Безрассудство пылкого юноши? Пушкин — непоседа, странник, салонный волокита, любитель «мальчишников» с беседами, спорами, пирушками, картами — тяжело переносил вынужденное михайловское затворничество. Оно остепенило его, изменило его характер. Категория взросления связана с желанием обзавестись семьёй. После ссылки Пушкин принялся подыскивать себе жену. Безрассудство вообще не было свойством Поэта. Но о закрытом кладе его правильных суждений и благородных помыслов (слова Вигеля) знали не многие из его современников.

Предлагаю поискать разгадку этого «во-вторых» в истории взаимоотношений Пушкина и Рылеева в последний, преддекабрьский год. Пущин — близкий из ближайших и одному и другому — в 1858 году, через тридцать с лишним лет после событий, признался: отношения двух поэтов для него как в тумане. Не в этой ли фразе искомый ключик к тайне — Пушкин и декабристы? Известно, что в 1818 году офицер Рылеев вышел в отставку — для нынешней службы нужны подлецы — и вскоре приехал в Петербург. Стал печататься в столичных журналах, и прежде всего в «Благонамеренном». Сблизился со многими петербургскими писателями. Познакомился и с Пушкиным. А потом между ними что-то произошло. И Пушкин вызвал его на дуэль. Стрелялись ли они или поединок был предотвращён — пока неизвестно. Вероятно, он относится к числу неустановленных дуэлей 1820 года. Но расстались они примирёнными.

Письмо Пушкина к А. А. Бестужеву из Кишинёва от 21 июня 1822 г. говорит об этом: С живейшим удовольствием увидел я в письме вашем несколько строк К. Ф. Рылеева, они порука мне в его дружестве и воспоминании. Обнимите его за меня, любезный Александр Александрович…[50] (Подч. мной. — С. Б.)

Рылеев начал с тяжеловесных стихов — в ту пору был скорее рифмующим свои мысли философом, чем поэтом. Но истинную поэзию чувствовал тонко, а из поэтов превыше других ставил Пушкина. Именно ему в 1824 году пересылает для отзыва свою поэму «Войнаровский». Рукопись попала к Пушкину через адьютанта H. Н. Раевского П. А. Муханова. Из Киева доверенными лицами, а может, самим Мухановым[51] она была привезена в Одессу. «Войнаровский», твой почтенный дитятко, пожаловал к нам в гости; мы его приняли весьма гостеприимно, любовались им, он побывал у всех городских любителей стихов и съездил в Одессу(подч. мною. — С. Б.). «Войнаровский» твой отлично хорош, я читал его М. Орлову (в Киеве), который им любовался; Пушкин тоже… Не выдавай секрета: жду из Одессы решительного ответа по сей почте, — Муханов — Рылееву (13 апреля 1824 г.).

Но ещё ранее в письме к А. А. Бестужеву из Одессы от 12 января 1824 г. Пушкин похвалил поэму Рылеева: «Войнаровский» несравненно лучше всех его «Дум», слог его возмужал и становится истинно повествовательным, чего у нас ещё почти нет[52]. В воспоминаниях о Рылееве Бестужев рассказывает об этом данном Пушкину «для мнения» экземпляре. Пушкину особенно понравилась строчка о палаче — Вот засучил он рукава. И на полях рукописи сделал пометку: Продай мне этот стих![53]

В последний до восстания год Рылеев стал фактическим руководителем тайного общества и проводил жизнь, по свидетельству его друга и соратника Николая Бестужева, в бесконечных разъездах по России: он обязан был многих посещать, совещаться со многими членами, чаще всего тайно. Поэт знал об этом. Кто поведал ему это тайное тайных? Конечно же, не Пущин в тот его краткий визит в Михайловское в январе 1825 года, когда они оба фактически играли в прятки: Пущин полупризнался, что он член тайного общества, добавив — не я один, есть и другие наши общие друзья. Пушкин бурно реагировал и тут же, спохватившись, смиренно заметил: Может быть, ты и прав, что мне не доверяешь. Видно, я этого доверия не стою — по многим моим глупостям.

А между тем вскоре после этой встречи завязывается оживлённая «литературная» переписка Пушкина с Рылеевым и Бестужевым. В одном из писем этого периода Рылеев сообщает ему: Мы с Бестужевым намереваемся летом проведать тебя: будет ли это к стати? (Подч. мною. — С. Б.) Приезжали ли они к Пушкину? Если приезжали, то, конечно же, тайком. Мы пока ничего не знаем об этом. Но почему такое неожиданное доверие обоих декабристских вождей к Поэту? Не потому ли, что во время этой встречи они «посвятили» Поэта в декабристы? Об этом догадывался Эйдельман: Его позиция в отношении тайных обществ значительно богаче того образа «виноватого мальчика», который отчасти присутствует в этом месте пущинских «Записок»…[54] Вчитайтесь ещё раз в строки последнего рылеевского ноябрьского письма Пушкину: