Она друг Пушкина была. Часть 1 - [105]
А между тем вслед за жужжанием клеветы появилось подтверждение добросовестного свидетеля, барона Ф. Бюлера, бывшего директора московского главного архива Министерства иностранных дел. Время перетасовало в его памяти факты — что вполне объяснимо отдалённостью события: В 1840-х годах, в одну из литературно-музыкальных суббот у князя В. Ф. Одоевского, мне случилось засидеться до того, что я остался в его кабинете сам четверт с графом Михаилом Юрьевичем Виельгорским и Львом Сергеевичем Пушкиным, известным в своё время под названием Лёвушки. Он только что прибыл с Кавказа, в общеармейском кавалерийском мундире с майорскими эполетами. Чертами лица и кудрявыми (хотя и русыми) волосами он несколько напоминал своего брата, но ростом был меньше его. Подали ужин, и тут-то Лёвушка в первый раз узнал из подробного, в высшей степени занимательного рассказа графа Виельгорского все коварные подстрекания, которые довели брата его до дуэли. Передавать в печати слышанное тогда мною и теперь ещё неудобно. Скажу только, что известный впоследствии писатель-генеалог князь П. В. Долгоруков был тут поименован в числе авторов возбудительных подмётных писем[250].
Для меня изюминка этого рассказа в том, что Михаилу Виельгорскому было известно имя автора подмётного письма. Но я уверена — речь шла не о пасквиле, а втором, так называемом письме от неизвестного.
В картине преддуэльных событий в неожиданном ракурсе предстала фигура Виельгорского. Давнишний приятель показал себя настоящим другом в трудные для Пушкина дни. Сердечно и деликатно помогал ему советами, улаживал конфликт с Геккеренами. Не принимал участия в злоязычии света. Его поведение выгодно отличается и от Вяземского — он закрывает своё лицо и отвращает его от дома Пушкиных. И от его супруги — доверенной Поэта — он сам сказал ей о втором вызове, а она довольно легкомысленно отнеслась к его словам и за светской суетой не нашла времени предотвратить дуэль. И даже от добрейшего Жуковского — посредничая в переговорах, он больше пёкся о своей чести и совести: …я в это дело замешан невольно и не хочу, чтобы оно оставило мне какое-нибудь нарекание. В письме Пушкину заявил: «Совесть есть человек» — великие слова! Но, к сожалению, ими Жуковский прикрыл свой эгоизм. Никто из них не сумел понять терзаний Поэта в мучительные последние месяцы его жизни. На этом фоне отчуждения ближайших друзей Пушкина особенно растрогало благородство и преданность Виельгорского. Единственно с ним он остался до конца откровенным. И надо полагать, открыл ему имя таинственного доброжелателя. Это не просто моё предположение. К этому логическому заключению приходишь, собрав воедино все разрозненные и скудные сведения о роли Виельгорского в преддуэльных событиях. Из мемуаров той эпохи вырисовывается благородный образ этого прекрасного человека. Он помогал не только Пушкину. А. О. Смирнова рассказывала, как он несколько раз выручал Гоголя, с которым тоже был в коротких отношениях: ходатайствовал перед председателем Цензурного комитета Дондуковым-Корсаковым о послаблении цензуры к произведениям Гоголя, добился у императора разрешения на постановку «Ревизора» и выхлопотал у царя для бедствующего писателя субсидию в 4000 рублей. Удивительный человек был этот милый граф. Его библиотека была наполнена разных книг и разных документов, он прочитал всю эту литературу в 20 000 томов, был масон петербургской ложи с другом своим Сергеем Степановичем Ланским. Дружба Виельгорского с Поэтом до сих пор остаётся малоизученной. Но не моя задача углубляться в подробности их отношений.
В 1842 г. на вечере у Одоевского граф М. Ю. Виельгорский почёл своим долгом обстоятельно рассказать обо всём возвратившемуся в Петербург брату Поэта Лёвушке. По прошествии времени подробности этого разговора стёрлись из памяти барона Ф. Бюлера. Бесспорно одно — Михаил Юрьевич упомянул имя князя в связи со вторым письмом. Но добропорядочный барон невольно попал и под влияние смертельно ненавидевшего Долгорукова князя Одоевского и поддался впечатлениям от наделавшей много шума книги А. Н. Аммосова «Последние дни жизни А. С. Пушкина». И сам того не желая, сместил акценты в трактовке рассказа графа. Хотя известные нам факты противоречат его добросовестному свидетельству: друзья Пушкина — Вяземский, князь Горчаков, сам Виельгорский, и даже родной брат Поэта продолжали весьма дружески относиться к подозреваемому пасквильщику.
Версия II — княгиня Б.
Из воспоминаний К. К. Данзаса (опубликованы в 1863 г. Аммосовым): Партизаны враждующих сторон разделились весьма странным образом, например: одна часть офицеров Кавалергардского полка, товарищей Дантеса, была за него, другая за Пушкина; князь Б. был за Пушкина, а княгиня, жена его, против Пушкина, за Дантеса, вероятно по случаю родства своего с графом Бенкендорфом. Замечательно, что почти все те из светских дам, которые были на стороне Геккерена и Дантеса, не отличались блистательною репутациею и не могли служить примером нравственности; в числе их Данзас не вмешивает, однако же, княгиню Б.
