Она друг Пушкина была. Часть 1 - [104]

Так Провидение сплело воедино всех персонажей драмы, разыгравшейся осенью 1836 г. в Петербурге.

Перенесёмся вновь в дом нидерландского посланника: 3 ноября 1836 г., завтрак, подвыпившие офицеры, шуточки по поводу венских дипломов и кем-то сделанное предложение — разыграть подобным же образом и петербургских рогоносцев. Идея шумно и весело одобрена. Всё получилось вроде бы само собой — непринуждённо и естественно. И никто из присутствовавших, за исключением одного, не заметил, как ловко направляли эту игру главный режиссёр Геккерен и два его помощника — Дантес и Александр Строганов. Этот единственный, умный и проницательный князь Пётр Владимирович Долгоруков, моментально разгадал коварный умысел Геккерена. Но ничем не выдал себя. И вместе со всеми участвовал в забаве. Бесспорно только одно — князь Пётр уклонился от переписки и рассылки пасквиля. Александр Трубецкой не назвал его в числе причастных к этому делу шалунов. Будь это так, престарелый болтун не пощадил бы его — Петра Владимировича давно уже не было на свете, да и репутация у него в России была незавидной.

Роковых последствий сего поступка не предвидел ни сам Геккерен, ни его тайный недоброжелатель Долгоруков. Пожалуй, можно поверить утверждению князя Мещерского: на каком-то балу проказник Петруша показывал над головой Пушкина растопыренные в виде рогов пальцы. Ну и что из того — всего лишь неразумная выходка двадцатилетнего мальчишки! Реакция Пушкина на пасквиль и его вызов Дантеса на дуэль — словно снежный ком на голову Геккерена. Он мечется в растерянности, ищет содействия, советуется со своим бывшим дружком и участником сборища Долгоруковым. Только теперь князь Пётр осознаёт, как далеко зашла игра. И он решается открыть Пушкину имя зачинщика этой истории. Немаловажную роль сыграла здесь и жажда отмщения — Долгорукову представился наконец случай отплатить Геккерену за нанесённую ему некогда обиду. Но почему бы не допустить, что в нём заговорили человеческие чувства. На чашах весов был Пушкин — знаменитый Поэт и симпатичный ему человек. Умный, начитанный и сам будущий писатель Долгоруков не мог не понимать величия его таланта. А на другой чаше — отвергнувший его чужеземец Геккерен. Молодой князь уже давно его раскусил — злая, мелкая душонка, лицемер, интриган, карьерист. Ёжик впервые выпустил свои иглы. Князь написал Пушкину разоблачающее Геккерена письмо…

Прошло много лет. В 1863 г. появилась в печати книжка Аммосова «Последние дни жизни А. С. Пушкина». В ней Долгоруков вместе с Иваном Гагариным впервые публично обвинялся в составлении подмётных писем. Князь Гагарин в то время пребывал в Сирии. Долгоруков из Лондона уведомляет его о клевете: Невозможно молчать перед лицом такой подлости… С Герценом и Огарёвым у меня добрые отношения… Герцен и Огарёв по-настоящему добрые малые; правда, в политике они ищут вчерашний день, но они благородные и честные люди. Всякое воскресенье мы обедаем вместе: поочерёдно — то я у них, то они у меня. Оба были возмущены гнусностью Аммосова[248].

За годы общения с Долгоруковым в эмиграции издатели «Колокола» имели возможность хорошо узнать его характер — желчный, сварливый, вспыльчивый. Но всё это прощали ему за блестящий ум, эрудицию, талант публициста, непримиримость к подлости. За границей Долгоруков издал книгу «Правда о России», в 1860 г. стал редактором журнала «Будущность», в котором помещал свои памфлеты на российских держиморд. В 1862 г. после прекращения «Будущности» появился его новый журнал, «Правдивый», сначала на русском, а затем на французском языках. И наконец приступил к изданию «Листка». Его издания — подголоски «Колоколу». В них звенели призывы к конституционному правлению в России, к учреждению двухпалатного парламента, обличения произвола и безнравственности правящего класса. Сотрудничая с Герценом и Огарёвым, расходился с ними во взглядах на будущее России — не революционное свержение монархии, а ограничение самодержавия конституцией. Восхищает его прозорливость — в политике они ищут вчерашний день. В этом он был близок Пушкину — ещё до восстания декабристов Поэт отрицал целесообразность отмены царской власти. Приведу ещё один отрывок из другого письма князя Петра Ивану Гагарину. В нём Пётр Владимирович всё тот же — саркастичный, проницательный, но и прозорливо-мудрый: Мы с тобою помним поколение, последовавшее хронологически прямо за исполинами 14 декабря, но вовсе на них непохожее; мы помним юность нашего жалкого поколения, запуганного, дрожащего и пресмыкающегося, для которого аничковские балы составляли цель жизни. Поколение это теперь управляет кормилом дел — и смотри, что за страшная ерунда. Зато следующие поколения постоянно улучшаются, и, невзирая на то, что Россия теперь в грязи, а через несколько лет будет, вероятно, в крови, я нимало не унываю, и всё-таки гляжу вперёд я без боязни[249].

О них — жалких, запуганных, из кожи лезущих, чтоб попасть на придворные балы, но тоже — и о себе, и о своём друге. Такая самокритичность требует высокой степени духовности и мужества. Одни крепко вцепились в кормило власти, другие, подобно Долгорукову и Гагарину, покинули родину, чтоб не утонуть в грязи. Эмиграция испокон веков была на Руси уделом противников режима. А императорский Аничков дворец — символом тщеславия и пресмыкательства. Свою зловещую роль он сыграл и в жизни Поэта. Судите сами — можно ли человека, повторившего слова Пушкина