Она доведена до отчаяния - [15]

– Потише, дорогая, ладно? А то тебя слышно по всему дому.

«Заткнись, шлюха», – подумала я, но ограничилась гримасой. Я подначивала девчонок не спать, пока хватит сил. Когда задремала последняя, меня вдруг затрясло – сильно и неподконтрольно. Может, папа ушел, потому что я плохая? Потому что я желала, чтобы он женился на миссис Норд вместо мамы? Потому что я сказала маме, что она некрасивая?

К рассвету глаза щипало от бессонной ночи. Я на цыпочках прошла между бугорками из одеял на полу, представляя, что все подруги стали жертвами какого-нибудь глобального взрыва, а я, единственная неспящая, выжила.

Снаружи медленно серело. Во дворе Нордов чирикали птицы. Я оделась, спустилась в холл, босиком вышла из дома и поехала на велосипеде на Боболинк-драйв.

У бассейна гудел испортившийся фильтр. Вода была серебристой и гладкой. На столбике забора сидел Пети.

Прищелкивая языком, я подобралась поближе, повторяя его кличку. Рука сама поднялась и накрыла его. Попугай слабо клюнул мою ладонь. Я чувствовала под пальцами его хрупкие косточки.

Входную дверь я отперла своим новым блестящим ключом.

Мама в спальне, совершенно голая, стояла перед зеркалом, приподняв груди нежно и с любовью, совсем как мы с Джанет новорожденных котят.

Вот мы и две женщины, подумалось мне.

– Смотри! – крикнула я.

Мать испуганно обернулась на мой голос. Я выпустила Пети, и попугайчик начал летать по комнате, описывая между нами круги.

Глава 3

Я сидела на коричневом клетчатом диване перед телевизором и клеила скотчем челку ко лбу, потому что Джанет сказала – так она, высохнув, не совьется в мелкие колечки. В углу, на баркалаунджере[4], мать занималась своим нервным срывом.

Сгорбившись над подносом на ножках (с таких едят перед телевизором), она безуспешно пыталась сложить пазл на религиозный сюжет. Несмотря на зной, мама сидела в гольфах и стеганом розовом халате. Питалась она исключительно квадратными карамельками «Крафт». Уже две недели я делала телевизор громче, чтобы не слышать тихие ругательства, которые мать еле слышно бормотала себе под нос, и не смотреть на целлофановые обертки, полукругом окружившие баркалаунджер.

Не скажу, что мама легко сдалась: после ухода папы она перекрасила холл, начала заниматься перед телевизором с Джеком ЛаЛеном, кричала и пинала газонокосилку, пока та наконец не заработала. Усилия жить самостоятельно снова привели ее к воскресной мессе и разнообразным подработкам: повар в санатории, кассирша в банке, продавец галантерейного отдела в дисконтном магазине мистера Бига. Когда зимой от мороза лопнула одна из наших труб, мать обзвонила половину «желтых страниц» и нашла-таки водопроводчика, который поднялся с постели и приехал чинить нам трубу.

Прошлой осенью мы ничего не сделали, чтобы подготовить бассейн к зиме. Листья падали на поверхность воды, тонули и гнили, и к весне вода в бассейне стала походить на бурый суп.

Майским утром мать спустилась вниз и нашла Пети мертвым в его клетке.

– За что мне все это? Почему всегда мне? – все еще всхлипывала она, когда я вернулась домой из школы. В тот день она не пошла на работу и на следующий тоже. К концу недели ей позвонил мистер Биг и сказал, что она может не приходить. К этому времени мама уже не вылезала из халата.

Допекли меня ее волосы. В школе я сосала ментоловые пастилки для освежения дыхания и носила с собой маленький флакон дезодоранта «Тасси» на случай, если придется брать в руки пропуск в туалет[5]. Мамины немытые, свалявшиеся волосы встревожили меня настолько, что я приостановила холодную войну с отцом и позвонила по телефонному справочнику в Тенафлай, Нью-Джерси.

Прошел почти год с тех пор, как отец переехал в Тенафлай и открыл цветочный магазин со своей подругой Донной.

– Добрый день, «Эдемский сад», – произнесла Донна. Я говорила с ней всего однажды, в день, когда родители официально развелись, и обозвала ее шлюхой. Двумя главными тайнами моей жизни были: как Донна выглядит, и из-за чего конкретно папа променял нас на нее.

– Могу я поговорить с Тони? – ледяным тоном спросила я. – Это его дочь, мисс Долорес Прайс.

Когда папа взял трубку, я перебила его нервные разговоры ни о чем:

– С мамой проблема. Она странно себя ведет.

Он кашлянул, помолчал и снова кашлянул.

– Насколько странно?

– Ты понял. Очень странно.

Ни мне, ни Донне не улыбалось жить под одной крышей. Также ни Норды, ни мой отец не воодушевились идеей, чтобы мы с Джанет летом пожили у нас, а миссис Норд завозила бы нам еду и чистую одежду. Было решено, что я перееду к бабушке на Пирс-стрит в Истерли, дом в Род-Айленде закроем, пока мама не поправится.

До бабушки Холланд ехать было час. Я всю дорогу сжимала записную книжку с адресами девчонок, у которых вырвала обещания регулярно мне писать. Папа нервно поглядывал на меня в зеркало заднего вида. За нами тащился мебельный фургон, трясясь и покачиваясь из стороны в сторону. В тишине я нетерпеливо ожидала трагедии на дороге, в результате которой меня парализует, и это заставит родителей одуматься. Я представляла, как мы снова заживем втроем на Боболинк-драйв, и папа будет катать меня по двору в инвалидном кресле, по гроб жизни благодарный за мое прощение. А в дверях будет стоять мать с грустной улыбкой и чистыми блестящими волосами, как у девушки на шампуне «Брек».