Он ведёт меня - [22]

Как только я принял это, главное, решение, все стало на удивление просто. Если мне и докучали какие-то сомнения, они касались того, что будет со мной после Лубянки. Однако, что бы ни было после, этому испытанию скоро придет конец. Конец был уже виден. Чувством облегчения, освобождения от напряжения и борьбы была проникнута каждая вторая моя мысль. Мне нужно было лишь позволить завтрашнему дню самому заботиться о своем.

Завтрашний день пришел очень скоро. Следователь велел мне приготовиться к последнему допросу. Он объяснил, что мне нужно будет подписать составленные им документы. Я должен буду прочесть и подписать каждую страницу собранного материала. Он предупредил меня, что это – один из важнейших этапов всего процесса. Не знаю почему, но я не ожидал этого. Теперь я оказался в ловушке, и ночь прошла в новых моральных страданиях и муках. Я был в негодовании от показной доброты и вежливости следователя, которая так мягко подвела меня к этому моменту. Мне хотелось, чтобы можно было взять назад мое обещание помогать ему и последовавшие за ним допросы. Что я мог сделать теперь? Отказаться подписывать документы? И что тогда? В этот решающий час мне, как никогда, пригодилось бы вмешательство Святого Духа, который защитил бы меня и Церковь. Теперь или никогда. Быть может – мученичество или капитуляция.

Все еще терзаемый этими мыслями, я был вызван на следующее утро в кабинет следователя. Он передал мне пачку материалов и попросил меня прочитать и подписать каждую страницу. Но я выгадывал время. Я стал читать материалы с растущим негодованием и скептицизмом. Казалось невероятным, что когда-то я согласился допустить все это! Я продолжал читать, но ничего не подписывал. Я пытался думать, но лишь обнаружил, что ум мой перестал работать. Перед собой я видел только пустоту. Я пытался просить Святого Духа подсказать мне, что надо сказать следователю, даровать мне слова премудрости, которые поразили бы следователя и убедили бы его теперь, в этот одиннадцатый час, поверить мне и снять возводимые на меня обвинения. Я молил Духа вдохновить меня – и не чувствовал ничего.

Чувствуя себя оставленным Богом, я знал, что надо что-то сделать. Я хотел бросить папку на стол и прямо заявить следователю, что не подпишу ни страницы. Но страх остановил меня. Я боролся с собой. Мне очень хотелось показать ему, с кем он имеет дело: не с каким-нибудь слабаком или запуганным попиком, боящимся постоять за свои права, и не с невеждой, не понимающим, что происходит. Мне хотелось высказать все, что я думаю, и покончить с этим делом прямо здесь и сейчас. Слова, которые мне так страстно хотелось высказать, уже были на кончике моего языка. Я медленно поднял голову и посмотрел на следователя, который был занят какими-то другими бумагами. Однако слов «я не подпишу» я так и не произнес. Я боялся и злился на себя за свой страх. Я сделал над собой напряженное усилие, пытаясь преодолеть охвативший меня ужас, но добился только того, что он победил меня. Я был сам себе отвратителен и ужасно расстроен. В смятении я снова медленно опустил голову и начал делать вид, что читаю.

Но наконец следователь обратил на меня внимание. «Что не так, Владимир Мартынович? Почему вы не подписываете прочитанные страницы?» Теперь я был вынужден ответить, поэтому я очень неуверенно сказал: «Я не могу подписать это в том виде, в каком это записано. Ничего подобного я не говорил и не делал. Вы знаете, что я не тот шпион, которого вы так искусно и всесторонне описываете в этом отчете».

В ответ на эти слова мой ласковый и дружелюбный следователь переменился до неузнаваемости. Он побледнел, пришел в ярость и первое время не мог даже говорить, дрожа от непомерной злости. Лишь сделав несколько глубоких вздохов, он смог заставить себя тихо и холодно произнести: «Осознаете ли вы, бестолковый американец, всю серьезность этой заключительной процедуры? Вы играете с жизнью и смертью. Понимаете? Или вы подписываете документ в таком виде, как он есть, без каких-либо изменений, или мы избавляемся от вас так, как избавляемся от любого шпиона. За окном война. Если вы не подпишите эти листочки, я тут же подпишу другой листочек, и вы умрете еще до захода солнца. Так или иначе, это конец. Сделайте то, что требуется, или умрете». Я был буквально оглушен – и подчинился. Внезапная разительная перемена в следователе, дрожь в голосе, которая сообщала ноту террора и настоятельности его угрозам, мое собственное внутреннее смятение и замешательство, вызванное всем этим потрясение… Машинально, не думая, я взял ручку и начал подписывать.

Подписывая страницы, в основном не читая, я начал сгорать от стыда и чувства вины. Я был полностью сломлен, предельно унижен. То был момент агонии, который я не забуду до самой смерти. Я был исполнен страха, и в то же время меня мучила совесть. Подписав первую сотню страниц, я перестал даже притворяться, что читаю. Мне хотелось только как можно скорее закончить их подписывать и выбраться из кабинета следователя. Мое отвращение ко всему происходящему было невыносимо. Я проклял себя прежде, чем это мог сделать кто-нибудь другой. В своих глазах я был не менее презренным, чем в глазах других. Моя воля подвела меня; оказалось, что я даже рядом не стоял с тем человеком, которым себя воображал. В эту отвратительную долю секунды я уступил страху, угрозам, мысли о смерти. Когда была подписана последняя страница, мне захотелось буквально бежать из кабинета следователя.