Он ведёт меня - [12]

Глава четвертая Арест и заключение

22 июня 1941 г. Германия начала «молниеносную войну» («блицкриг») с Россией; Советский Союз немедленно объявил войну. В ту же ночь, в три часа утра, сотрудники НКВД явились в наши бараки в Теплой Горе. Нас с отцом Нестровым, а также наших товарищей по комнате Фухса, Валерия и Яноча увели под дулом пистолета как немецких шпионов. В ту ночь на лесозаготовках были арестованы сотни людей. Всю ночь нас продержали в Чусовом, а затем под строгим конвоем перевезли на поезде в пермскую областную тюрьму. Там меня сфотографировали в профиль и анфас – обычная тюремная процедура, – остригли, избавили от вшей и поместили в большую камеру, вероятно, около девяти метров длиной и столько же шириной. Утром, когда я туда попал, в камере было пять человек; к вечеру там толпилось больше сотни. Под угрозой германского вторжения советские арестовывали, казалось, всякого, на кого могло пасть хоть малейшее подозрение. Здесь были учителя, простые рабочие, рядовые госслужащие, юристы, несколько солдат – казалось, практически все, кого только можно было заподозрить в неблагонадежности.

Мы с отцом Нестровым всегда знали, что однажды нас могут арестовать; бывало, мы даже обсуждали возможность нашего ареста. Однако, когда нас и в самом деле арестовали, все произошло так быстро, что казалось нереальным. Я не мог поверить, что это действительно происходит. Я был ошеломлен и сбит с толку. Мой рассудок был просто не в состоянии воспринять происходящее, особенно полную потерю свободы и мгновенное лишение всех прав и любой возможности обратиться за помощью. Невозможно было спорить, доказывать свою невиновность, сказать кому-то, что это ошибка. Органам было дано задание; эти люди только выполняли свою работу. Они просто сгоняли нас, как скот: им нужно было определенное количество голов. Они не хотели слышать никаких возражений, были не в настроении спорить и окончательно и бесцеремонно отметали все вопросы о правах и невиновности, попросту не обращая на них внимания.

То, что я испытал тогда, невозможно точно описать. Каждый, кого когда-либо арестовывали по ошибке или хоть раз продержали всю ночь в заключении, поймет, о чем я говорю, но я не могу найти слов, чтобы верно передать то потрясение, как эмоциональное, так и физическое, которое человек испытывает в подобной ситуации. Возможно, чтобы описать это чувство одним словом, лучше всего подходит выражение «беспомощность», и все же каким бледным и слабым кажется это слово в сравнении с реальностью! Чувствуешь себя полностью отрезанным от всего и от всех, кто мог бы хоть чем-то тебе помочь, лишенным всякой возможности что-либо предпринять, чтобы помочь себе самому или связаться с кем-то, от кого можно было бы ждать помощь, полностью пребываешь во власти тех, кто тебя арестовал, и не можешь ни пойти куда-то, ни сделать что-то без их разрешения. Как будто захлопнулась железная дверь, отгородив от тебя мир, который ты знаешь и в котором умеешь действовать, и ты попал в совершенно другую вселенную со своим собственным набором правил, собственной властью и собственными границами. Те, кто отдает приказы, не обязаны никого слушать и, как кажется, никогда и никому ничего не объясняют. Ты же, напротив, не можешь ни сказать, ни сделать ничего такого, что могло бы как-то улучшить твое положение.

«Беспомощность» – самое подходящее слово. Если в Теплой Горе я испытывал чувство крушения надежд от того, что не мог работать с людьми так, как мне хотелось, то было ничто в сравнении с этим всепоглощающим ощущением беспомощности и бессилия. Даже немного оправившись от удара, вызванного неожиданным арестом, я не мог преодолеть потрясения, порожденного полной утратой свободы и чувством, что каждое мое движение, все мои права, каждая моя потребность контролируются кем-то другим. Должно быть, все тюрьмы вызывают у своих обитателей, особенно у новичков, это чувство полного поражения и беспомощности. Они неизбежно в некоторой степени лишают человека его человеческих качеств, ослабляют ум, приводят к деградации личности. Но советским тюрьмам военного времени, советским тюрьмам, которыми заведовали сталинские Органы госбезопасности, все это было присуще, как никаким другим. Если человек попадал в такую тюрьму, о нем могли больше никогда не услышать. Заключенных могли расстрелять – и расстреливали. Контроль со стороны властей был абсолютным; беззащитность заключенных была полной. Страх и террор были излюбленными орудиями Органов. Если их власть над жизнью и смертью заключенных на самом деле и не была полной, то, во всяком случае, несомненно, такой казалась – как заключенным, так и большинству людей в то время. Забота о простом выживании унижала заключенных в подобных условиях до состояния такого послушания и раболепия, которые воистину недостойны человека.

Физические условия тоже были нечеловеческими. Камеры были настолько переполнены, что в них едва можно было пошевелиться. Водопровода не было, туалет заменяли помойные ведра. На окнах были металлические ставни, так что было мало света и недоставало воздуха. Мы были грязными, никакой смены одежды не предполагалось, мы спали на немытом полу, и по нам ползали насекомые. Воздух стоял все время спертый, и от этого тошнотворного зловонья, постоянно ощущавшегося в носу, некуда было скрыться. Нужно было просто научиться как можно меньше обращать на это внимание.