— Ребенка возят в клинику всегда в один и тот же день недели? — спросила Мари, делая записи в маленькую книжечку.
— Да. И в одно время, ровно к одиннадцати тридцати. Главный врач доктор Менгден помешан на пунктуальности.
— Девочку похитили перед уколом или после?
— После. Они с няней вышли в парк погулять около пруда. Подробностей в телеграмме не было, но я могу их затребовать. На первой же станции получим ответ.
— Пока не нужно. Довольно знать, что по крайней мере в течение недели за здоровье ребенка можно не опасаться.
— Вы думаете, это может продлиться целую неделю? — в ужасе вскричала мать.
— Иногда похитители нарочно тянут с требованиями, чтобы сделать родителей более податливыми.
Я не вмешивался, слушал. Встретился взглядом с пигалицей, которая непоседливо вертелась в кресле, и та вдруг подмигнула мне маленьким хитрым глазом — от неожиданности я тоже сморгнул. Что за фамильярность!
— Позвольте представить мою помощницу Бетти, — сказала тут госпожа Ларр. — Это мисс Бетти Чэтти, это мистер Гусев, наш контакт в русской полиции.
Вот кто я, значит, у них — «контакт», сердито подумал я и кивнул. Пришлось однако еще и пожать маленькую горячую ладошку, которую мне сунула бойкая девица, широко улыбнувшись лягушачьим ртом.
— Пrивет, кrасивый боrода, — пропищала она при этом, смягчая букву «р» на американский манер.
Я чувствовал себя узником в этом женском логове, между женщиной-львицей Хвощовой, женщиной-змеей Мари Ларр, женщиной-мартышкой Бетти-Чэтти и танцующими ведьмами с эпатажного холста.
— Это панно «Вакханки» кисти великого Монсарта, — объяснила Алевтина Романовна, поймав мой взгляд искоса на картину. — Мэтр запрещает снимать свои полотна с рамы и тем более сворачивать, поэтому я заказала вагон специальной конструкции, с откидывающейся крышей. Правильная транспортировка была одним из непременных условий контракта. Ах, как я гордилась своим успехом еще сегодня утром! И как всё теперь утратило смысл…
Она всхлипнула, вставила дрожащей рукой папиросу в агатовый мундштук.
Выдержав деликатную паузу, Мари спросила:
— Следующий вопрос. Есть ли у вас подозрения или предположения, кто мог похитить девочку?
— Конечно есть! И не подозрения, а уверенность! — вскричала Хвощова и закашлялась от дыма.
Мне стало стыдно, что я сам сразу не задал этот вопрос.
— …Миловидовская братия, кто же еще!
Она стала рассказывать сыщице известную мне историю о смерти мужа и завещании. Новостью для меня было лишь то, что, оказывается, большевики пытались опротестовать духовную во Франции, где, в отличие от России, нет закона, отменяющего последнюю волю самоубийц. Дело в том, что часть капиталов хранилась в «Лионском кредите» и их судьба зависела от вердикта местного суда. Но у Хвощовой адвокаты были лучше, чем у безденежных эмигрантов, дело несколько лет перемещалось из инстанции в инстанцию и недавно наконец окончательно решилось в пользу вдовы.
— Поэтому они нанесли свой удар именно сейчас, потеряв последнюю надежду на наследство, — говорила Алевтина Романовна. — Придумали получить куш другим способом.
— Насколько хорошо вы знали этого Миловидова? — спросила Мари. — Для того чтобы похитить ребенка, требуется особенный склад личности. Даже у закоренелых преступников подобный промысел считается скверным.
— Я сама никогда этого мерзавца не видела, я ведь тогда еще не занималась делами. Знаю лишь, что он очень способный химик. Изобрел новую фосфорную смесь, которая удешевила производство спичек и повысила прибыльность. Потому покойный муж и назначил Миловидова главным инженером нашей московской фабрики. Питерская тогда еще только строилась.
— А где Миловидов сейчас?
— Я его, конечно, тогда же уволила, но он преуспевает. Все эти годы я не упускала его из вида. Дело о гибели мужа было закрыто, но роль Миловидова в той истории подозрительна. Сейчас он служит на Путиловском заводе, представляет там интересы французских партнеров.
— Ага, — кивнула Мари. — Стало быть, фигурант находится в Петербурге. Это подтверждает вашу версию.
И опять что-то себе записала.
Поезд давно уже тронулся — ехал берегом моря, потом через плоские холмы Прованса, а мадемуазель Ларр всё задавала вопросы, методично и дотошно, ничего не упуская.
Я пообещал себе, что ограничусь ролью пассивного наблюдателя, коли я тут жертва шантажа и всего лишь «контакт», однако слушал очень внимательно.
На остановке в Марселе доставили новую телеграмму, в несколько сотен слов. Должно быть, она стоила целое состояние.
Из Санкт-Петербурга сообщали, что очнулась няня, которую, оказывается, усыпили хлороформом. Она не в себе, все время рыдает, ничего не видела, ничего не помнит. Похитители с домом Хвощовых не связывались. Происшествие сохранено в полной тайне. Домашняя прислуга и служащие клиники — кроме доктора Менгдена и садовника, нашедшего няню в бессознательном состоянии, — ничего не знают. Депеша была отправлена с домашнего телеграфа (оказывается, бывают и такие).
— Преступникам известно, что я за границей и что требовать выкуп не у кого, — заключила Хвощова, прочитав телеграмму. — До моего возвращения ничего не произойдет. Попробую поспать. Потом будет некогда.
