Он уходит и возвращается - [2]

По дороге домой я, как мне показалось, бросил взгляд в сторону белого домика на углу — так, на всякий случай, вдруг увижу что-нибудь интересное? Ничего интересного там не было, как не было и самого дома.

«Меня зовут Том, и я алкоголик».

«Меня зовут Том, и я алкоголик».

«Меня зовут Том, и я алкоголик».

Эту фразу я произношу трижды, потому что то, что я произношу трижды, — всегда правда. Самая что ни на есть. Так же верно и то, что мне сорок лет и что когда-то я успешно занимался рекламой, связями с общественностью, заказами по почте и некоторыми другими профессиями, связанными с общением. И каждая из моих успешных поначалу карьер заканчивалась полным провалом. Еще я написал три романа и кучу рассказов. Начиная с шестнадцати и до тридцати девяти лет я употребил определенное количество бренди, виски, бурбона, шерри, рома, дива… и так далее, включая «шерри-кьяфа», «тройной сек», «физ с джином», в общем, все то, что обычные люди и не видывали. Думаю, что я так и продолжал бы глушить алкоголь и средства от запоя, если бы мне нечем было заняться. В день своего сорокалетия я наконец сделал решительный шаг, то есть признался самому себе, что алкоголь — это монстр, с которым мне в одиночку не справиться, и что моя жизнь стремительно летит под откос. И следовательно, я должен обратиться к силе, которая поможет мне одолеть злейшего моего врага, алкоголь, и слезно умолять эту силу вернуть мне разум и помочь в борьбе с моим недругом.

Сейчас я живу в меблированной комнатушке в маленьком городке, который до того скучен, что я даже не могу запомнить названия его улиц. Я включен в программу и три или четыре раза в неделю хожу на собрания, где рассказываю людям, чьих имен я не помню, о своих срывах — я не боюсь в этом признаваться — и своих успехах, которые у меня и в самом деле есть, а также об одной своей большой слабости. А они рассказывают мне о своих.

Меня зовут Том, и я алкоголик.

С седьмого февраля у меня все было очень даже неплохо.

Галлюцинации — вот что беспокоит меня больше всего. Я уже получил свою долю, с меня хватит.

Тогда я еще не понял, что дом исчез. Люди как-то не привыкли видеть исчезающие дома, если только голова у них на месте, а я, как уже говорил, был крайне заинтересован верить в то, что, начиная с седьмого февраля, голова у меня на месте, и мне бы хотелось, чтобы так было всегда.

Нет, тогда я подумал, что, наверное, подошел к магазину по одной улице, а вернулся по другой. И поскольку я уже полтора месяца как не брал в рот ни капли, другого разумного объяснения у меня не было.

Вернувшись домой, я позвонит не скольким потенциальным работодателям и получил обычный ответ. Потом посмотрел телевизор. Если вы еще ни разу не смотрели телевизор утром в будний день, вы представить себе не можете, что там большей частью показывают. Через некоторое время я обнаружил, что из чисто-

го интереса переключился на канал, где заказывают товары на дом.

Я думал о вспышке плоти в темном дверном проеме.

И о цвете этикетки на бутылке «Джонни Уокера». Ты никогда не перестаешь думать о таких вещах; ты все время представляешь себе, как выглядят этикетки, крышки, пробки, ты думаешь о форме бутылок и их содержимом и какой эффект они на тебя оказывают. Ты можешь не пить, но ты не можешь выкинуть из головы мысли о выпивке, как раз наоборот, а когда ты не думаешь о вкусе или том состоянии, в которое приходишь, го начинаешь думать о чем-нибудь в этом роде — скажем, об этикетках. Поверьте, это так и есть.

Дождь лил три или четыре дня, бесконечный, нудный дождь; я ничего не делал. Наконец я вышел из дома, повернул направо, потом еще раз направо и взглянул через улицу налево. Дом стоял на прежнем месте, белый домик, сверкающий под лучами весеннего солнца. Я осторожно окинул его взглядом. На этот раз никаких вспышек плоти.

Впрочем, я увидел кое-что интересное. На лужайке перед соседним домом с коричневой черепицей лежала свернутая в трубочку утренняя газета. Возле нее крутилась собака, глупого вида белая дворняга с длинными лапами и черной головой. Внезапно пес схватил газету в зубы, повернулся и затрусил к белому домику.

Сетчатая дверь чуть приоткрылась. Я не видел, кто ее открыл. Она так и осталась приоткрытой. Кажется, деревянная дверь также была приоткрыта.

Собака остановилась перед дверью, беспомощно вертя головой и явно не понимая, что с ней происходит. Затем выронила газету, высунула язык и часто задышала, будто стояла середина июля, а не конец марта. После этого она вновь подхватила газету с земли, как-то странно согнув при этом шею, как робот. Повернув голову, дворняга бросила на меня отчаянный взгляд, словно просила о помощи. Взгляд у нее был безжизненный, уши стояли торчком и слегка шевелились. Спина была выгнута дугой, как у кошки. Хвост она держала вертикально вверх. Я услышал глухое рычание.

Внезапно собака расслабилась. Опустила уши, взгляд стал спокоен, и она вновь превратилась в обычную добродушную дворнягу. Весело встряхнувшись, пес завилял хвостом. И влетел в дом, подпрыгивая и играя с газетой, как делают все домашние псы. Дверь закрылась.