Он приехал в день поминовения - [51]

В полутьме магазина, куда не проникало солнце, Жиль с трудом различил лицо и темный силуэт тетки. Ему показалось, что она следит за ним; он собрался с духом, пересек улицы и повернул дверную ручку.

Вопреки его ожиданиям, Жерардина Элуа даже не поздоровалась. Она осталась стоять у прилавка, наблюдая за двумя приказчиками, которые готовили заказ к отправке. Держалась она еще более прямо, чем обычно. Оправленная в золото камея, как всегда, была приколота строго посредине корсажа.

— Добрый вечер, тетя! — смущенно выдавил Жиль.

Жерардина сделала вид, будто лишь сейчас заметила его. Однако не ответила на приветствие и, побледнев еще сильней, выпалила:

— Что вам угодно? Я знаю: вы считаете, что здесь вы хозяин. Что ж, скоро так и будет?

— Но…

— Сестра вашей матери не потерпит, чтобы вы подсылали полицейских к ее дому.

Она подошла к двери и с вызовом посмотрела в сторону Ренке, ждавшего на другой стороне улицы.

— К концу месяца я освобожу помещение. Вы этого хотите, не так ли?

Сердце Жиля сжалось. Он не предполагал, что его тетка, пятидесятилетняя деловая женщина, с характером, который, по общему мнению, не уступал в твердости мужскому, может неожиданно утратить самообладание, словно какая-нибудь девчонка.

На мгновение он испугался, что она разрыдается. Он чувствовал, что она на пределе, искал слова, чтобы успокоить и подбодрить ее.

В ту же секунду на винтовой лестнице появился Боб. Сначала показались ноги, потом торс. Наконец над перилами свесилась красная физиономия.

Мать, всполошившись, бросилась к лестнице. Взбежала по ней. Преградила Бобу дорогу. Заставила вернуться.

В просторном магазине, где воздух был пропитан крепким запахом пряностей и норвежской смолы, внезапно воцарилось молчание, и приказчики, остолбенело посмотрев друг на друга, проводили взглядом Жиля, который в полной растерянности направился к выходу.

III

В десять утра, поставив машину у низкой стены и нагрузившись пакетами, Жиль двинулся к группе домиков, видневшихся неподалеку.

Воздух был прохладен, природа по-утреннему свежа, краски чисты, и звуки словно накладывались друг на друга: вот закудахтали куры, спасаясь из-под ног Жиля; вот ударил молот в кузнице на деревенской площади; вот замычала в дальнем хлеву корова…

Жиля заметили. Какая-то женщина выглянула за порог, ее примеру последовала соседка, на дорогу высыпали чумазые ребятишки.

Жиль редко робел сильнее, чем в ту минуту, когда он, с кучей пакетов в руках, остановился перед домом, где родились его отец и дядя.

— Мадам Анрике? — пробормотал он разочарованно: родственница, подозрительно оглядевшая его с ног до головы, производила впечатление женщины вульгарной и грубой.

— Вам что от меня нужно? Может, привезли ту часть наследства, которая нам полагается?

Жиль изумился: откуда она его знает? Но когда мадам Анрике посторонилась, пропуская его в дом, он увидел на столе, подле чашки кофе с молоком, утренний выпуск местной газеты. На первой полосе красовалась его фотография.

— Я тут привез детям сладкого, — неловко пояснил он.

По рассказу Колетты о поездке в Ниёль-сюр-Мер Жиль составил себе совершенно иное представление о доме и его хозяевах. В углу большой комнаты стояли две неприбранные кровати, на одной из которых лежала неумытая девочка.

— Не обращайте внимания. У нее корь. А вы, озорники, марш на улицу!

Мать вытолкнула за двери двух мальчуганов — шести и четырех лет, уже подбиравшихся к пакетам. Потом подняла с полу малыша, еще не умеющего ходить, и вынесла его на обочину дороги.

В доме было грязно. Кастрюли стояли на полу. В камине дотлевали головешки.

— Может быть, присядете?

Знаменитое плетеное кресло оказалось настолько ветхим, что Жиль так и не понял, как оно не развалилось под дядей. Над камином висела фотография, и Жиль на мгновение замер, растерянно и восхищенно всматриваясь в нее.

Это был старинный снимок, изображавший двух сестер, девушек лет около двадцати. Та, что покрупнее, курносая, отдаленно напоминала Жилю стоявшую перед ним родственницу.

— Ваша мать? — спросил он.

— А то кто же?

Другая — была его бабушка, мать Октава Мовуазена. На портрете в дядиной спальне она была уже старушкой. Здесь, лет в семнадцать восемнадцать, она выглядела маленькой, изящной и — что особенно поразило Жиля — чуточку неземной, как Колетта.

— Выпьете чего-нибудь?

Тетка Анрике выглянула за дверь и крикливым голосом приструнила ребятишек, затеявших ссору на дороге.

— Я понимаю, вы его племянник. Но это ничего не значит: что обещано, то обещано, и я бы не прочь взглянуть на это ваше завещание. Эх, послушай я умных людей, все теперь было бы иначе!

— Сколько вы рассчитывали получить?

— Почем я знаю? Во всяком случае, столько, чтобы детей поднять.

— Вот пока пять тысяч франков. Потом привезу еще.

Вместо благодарности она посмотрела на Жиля еще подозрительней, но кредитки, положенные им на стол, все-таки взяла.

— Расписку дать?

— Не надо. До свиданья, тетя!

Жиль с удовольствием увез бы с собой фотографию двух сестер, но не решился попросить об этом. Когда он вернулся к машине, ее уже облепили дети. Колени у них были слишком крупные для тонких ножонок, черты лица неправильные, выражение такое же упрямое, как у матери.