Омут - [26]

Почему все это пришло мне в голову только тогда, когда уже было поздно хоть что-то исправить?

Я смотрел в ее глаза с такой же жадностью, с какой смотрел в черную воду омута. Мне было семь, и я, конечно, понимал, что то, чего я хочу, смертельно опасно. Но мой другой «я», изломанная и грустная половина моей души, внушал мне: «Ты сможешь пройти по воде, словно по льду, от одного берега до другого». Это я обманул себя, потому что хотел погрузиться в темноту как возможно глубже, хотел спрятаться во мгле.

Я снова оказался в том дне. Один шаг – и меня окружила тьма. Я падал, не сопротивляясь. Я сопротивлялся позже, когда Силена поднимала меня к болезненному свету, и позже, кашляя и дрожа, когда она заставляла меня выбрасывать воду из легких.

Я годами отрицал себя настоящего, тень своей тени, но истинное желание всегда возвращалось, как бог, снова и снова, и требовало жертвы. Вернулось в то странное утро на фиолетовой поляне, и я с готовностью отдал ему себя. Можно сказать, я вызвался добровольно.

– Прости меня, – сказал я, чувствуя, как во рту расплывается соленый вкус. – Я не хотел стать тебе врагом. Так получилось. Здесь не было по-настоящему правильного решения.

Кровь хлынула из обеих ноздрей сразу, заливая губы, стекая по подбородку и капая на рубашку. Амулет был сильным, но все же не настолько, чтобы защитить от того, от чего защитить невозможно, и рвал изнутри кожу. Зрачки девушки были темные, как омуты, и она затягивала меня в них, глубже и глубже, на самое дно.

Ее лицо и тело светлели; белки глаз из красных стали розовыми, затем белыми. Ее радужки оказались красивого светло-серого цвета. Это немного странно, что я отметил их красоту в ту минуту. Амулет разорвал кожу, оставляя тело, которое не мог хранить больше. За годы, что он был во мне, я забыл, как он выглядит. Маленький зеленый гладкий камушек.

Я отчетливо помню девушку за секунду до ее исчезновения. Белокожую, нежную. Она выглядела живой и телесной, но, если бы я прикоснулся к ней, я ощутил бы пустоту под пальцами.

Я упал на камень и увидел раскачиваемые ветром лохматые ветви и серую тучу над собой – не тело туманного бога, привидевшееся мне в кошмарном сне, а вместилище осеннего дождя. Но боль во мне была почти такой же сильной.

2 ноября

Она не хотела отомстить. Как я узнал на собственной шкуре, все желания отступают пред одним, и всё, что ей было нужно – освободиться от нестерпимой боли, оставленной ей мучительной смертью. Люди, с их немногим количеством жизненных сил, умирали прежде, чем забирали хотя бы сотую часть этой боли, чем успевали ощутить ее по-настоящему. А я выжил. Амулет защитил меня от того, что считается самым худшим – от смерти, но для меня самое худшее – боль. Я хотел никогда не чувствовать ее. Это наказание за мою глупость, что теперь она со мной постоянно?

Я стал как они. Мои воспоминания рассыпаются пеплом, будто сожженная трава, и я не способен на что-либо, кроме того, что боль мне позволит. Это самое ужасное, когда она всегда, в каждом вдохе и в каждом движении. Я думаю иногда, что эта минута – предел, и в следующую я просто исчезну, потому что не могу существовать так дальше. Но продолжаю. И мне сложно не кричать.

Хотя не уверен, что раньше в моей жизни было по-другому.

Сейчас очень рано, ты спишь. Я проглотил четыре таблетки антидепрессанта, и мне не так плохо, как обычно. Обезболивающие здесь не помогут – эта боль в душе, а не в теле. В самой сути моей души. За окном серо-розовое небо, набухающие тучи, и я уйду, когда почувствую, что дождь готов пролиться. Я так счастлив быть рядом с тобой, в этом доме, рад осознавать, что, когда я уйду, ты останешься, и дом останется тоже. Что мир существует помимо меня, что я не могу потерять его, даже если потерялся сам. В этом мире ранней весной – снег в лесу не успеет стаять – Лаош ляжет на жертвенный камень, и в этом же мире над черной землей поднимутся зеленые ростки. Потому что, даже если кто-то выбирает смерть, большинство предпочтет жизнь.

За чередой губящих решений рано или поздно следует спасительное. Не знаю, почему не додумался до этого раньше. Я не хочу повеситься на крюке для люстры в пустой комнате своей квартиры и потом блуждать по Торикину тенью, чтобы меня изгоняли бывшие коллеги – так оно и будет, я же разбираюсь в подобных вопросах.

А омут глубокий. Ты удивишься, насколько он глубок, Силена. Его хватит, чтобы мои боль и отчаянье растворились без остатка.

Есть лишь один омут глубже, и вода его черна, так что, стоя на берегу, невозможно увидеть то, что, поднявшись снизу, утянет на дно. В нем смешалось множество чувств и желаний, которые сами по себе ни безобразны, ни красивы, ни ложны, ни верны. Они такие, какими станут в нас. Ни одно из них не существует отделенным от других; и желание смерти существует потому, что существует желание жизни.

Давным-давно на темной лесной поляне (я уверен, это было ночью, в обнимающем нежном мраке) люди призвали бога. Они хотели спасения от смерти, которая окружала их, охотилась на них каждый день, и вместе с этим их души, усталые от страданий, потерь и страха, желали смерти как избавления. И родившийся бог внял их просьбам, высказанным и невысказанным, и дал им и то, и другое.