Олимпиец - [37]

Она долго молчала, потом сказала: «Сэм так говорит о боли, будто это что–то замечательное». А я ответил: «Она и может быть замечательной. Если уметь ею пользоваться». Джил продолжала: «Некоторые вот так говорят о родах, его послушать, выходит, что бег без боли — это не бег». «Но ведь ребёнка не родишь без боли, верно?» — возразил я. Джил ответила: «Почему же? Я знаю многих, кому это удалось».

Я передал Сэму, что думает Джил о распределении сил на дистанции. Мы были в спортзале, я делал ненавистное упражнение — прыжки на корточках. Он спросил как бы самого себя: «Она так думает?» И пошёл через зал помочь какому–то толстопузому бизнесмену, который мучался со штангой. Когда вернулся, спросил: «А как думаешь ты сам?» Я ответил: «Не знаю. Может, она права, может, тут есть два варианта».

Он держал в руке тяжёлый блин и после моих слов бросил его со звоном на подставку для штанг и вышел. В тот день я его больше не видел.

На следующий день, когда мы тренировались в лесопарке — Сэм, я, Том и ещё несколько человек, — он спросил: «Сколько лет я тебя тренирую, Айк?» Я ответил, что точно не помню, кажется, около четырёх. Он сказал: «Как ты думаешь, знаю я хоть что–нибудь о том, что тебе требуется как бегуну. На что ты способен?» Я ответил: «Безусловно». А он добавил: «Хотя бы то, что требуется твоему телу — не душе, а телу?» «Да, конечно», — ответил я.

Мы ещё побегали, потом он сказал: «Я уважаю Джил и восхищаюсь ей как женщиной; я надеялся, что и она уважает во мне тренера». «Так оно и есть, — заверил его я, — нечего из–за этого расстраиваться. Могут же у неё быть свои мысли».

Не глядя на меня, он сказал: «Надеюсь, ты прав. Хотелось бы в это верить».

Не знаю, отчего и почему, но отношения Сэма к Джил внезапно изменилось. Раньше он засыпал её комплиментами, был медоточивым сверх меры, теперь вдруг стал очень вежливым, чуть ли не официальным, но главное — подозрительным. Вообще–то он подозрителен по натуре, как все самозванные пророки: подозрителен к журналистам, к начальству, к женщинам — словом, ко всем, кто не поклоняется рабски его теориям. Джил, ясное дело, эту перемену сразу почувствовала и тут же замкнулась, ушла в свою раковину.

По–моему, она не поняла, в чём причина. В лесопарке вид у неё был смущённый, подавленный. Держалась она настороже, как цветок, что свернул лепестки для самозащиты. Отразилось это и на Айке Уже не было прежней жизнерадостности, бьющей через край весёлости — в общем, треугольник перестал быль счастливым.

Изредка Айк смотрел на Сэма, потом бросал задумчивый взгляд на Джил, будто жалел о том, чего уже нет. Не знаю причины, но Сэм вступил в эту битву напрасно — ведь в этой битве его поражение неизбежно, особенно при его нраве. Мои слова иллюстрирует картина, стоящая у меня перед глазами: Джил и Айк, бегущие рядом.

Я убежал вперёд по команде Сэма. Когда он крикнул «Лёгкий бег!» — я оглянулся и увидел, как они бегут вдвоём, сами по себе, любовно смотрят друг на друга, напоминая какое–нибудь полотно викторианской эпохи под названием «Верность».

Джил всё реже появлялась в лесопарке. Вначале Сэм, с виду озабоченный, но по сути довольный, спрашивал: «А где же Джил?» И чему он только радовался? Айк же раздражённо отвечал: «Эту неделю она тренируется в клубе» — она перешла в «Атланту» — или «Задержалась в школе». Когда она приходила, Сэм держался с ней дружелюбнее, но она оставалась замкнутой и настороженной — притворяться не умела. Потом она вовсе перестала приходить.

— А где Джил!

— Поехала в «Кристал–палас». Ей там дорожка нравиться

Неубедительно.

Как–то Айк задержался, и Сэм спросил:

— Где был, Айк?

— В «Кристал–паласе», немножко побегал с Джил.

— В другой раз извести меня, ладно?

Айк стал извиняться:

— Понимаешь, я хотел её только отвезти, а там оказалось, что ей и побегать не с кем.

А потом стало нормой, что по средам он в лесопарк не приходит.

Я сказал Айку: «Жаль, что Джил больше не появляется». Он смутился: «Понимаешь, такая тренировка не по ней. Тут у нас всё рассчитано на выносливость, а спринтеру это ни к чему».

Как–то я и ей сказал, мол, жаль, что больше не приходишь. В тот день я подвёз Айка домой — их машина была у неё. Пока он переодевался, мы остались одни.

— Почему тебе жаль?

— Ты меня вдохновляла. Решила, что ты там лишняя?

— Ты очень любишь задавать вопросы.

У них небольшой уютный домик на окраине, она драит его до блеска. Это не удивительно, она их тех женщин, которые для всего находят время: тренируются, преподают, ведут дом, шьют.

Их дом похож на тот, где рос я, — впрочем, и они наверняка росли в таких же, — никакой особенной красоты, но удобно; только у их дома вид уже совсем ухоженный. Всё блестит, краски яркие, кругом подушки; столовая холодная. Наверняка необитаема, а кухня очень современная, с холодильником, посудомойкой. В гостиной — горка с кубками и медалями, никакого фарфора, а над камином — электрическим — большая фотография Айка, рвущего ленточку в Кардиффе во время Игр Содружества. И, конечно, разные зарубежные сувениры из бамбука, резные изделия, пепельницы, плакаты, сомбреро, стеклянные фигурки и куклы. Всё это безделушки, они не меняли характера жилья, такие сувениры купили бы и их родители, бывай они за границей, такие привозят из дальних стран солдаты. Ведь и мы, спортсмены, та же армия, только не ведущая боевых действий, ты путешествуем по миру, видим всё и не видим ничего, мы избалованы, хорошо тренированы, всегда ездим с высшей целью, а если мы нашли время по–настоящему узнать новый город, другую страну, то лишь за счёт того, во имя чего приехали.