Олимпиец - [10]

Папа. Да только на медали не проживёшь.

Тут Сэм Ди, одетый, как всегда, в свой серый свитер и потрёпанные джинсы, начинает пританцовывать по маленькой комнатке с дешёвой и обшарпанной мебелью, обитыми кожей стульями и кушеткой, фарфоровыми безделушками за стеклом. Его движения отражаются в старом зеркале над полками.

Сэм. Мы с вами не проживём на медали, мы знаем, что медали — ничто, но страна живёт медалями. Страна живёт героями. Она живёт примерами, которые герой подаёт молодёжи, будь то спортсмен или генерал, причём спортсмен более велик, чем генерал, потому что великий спортсмен представляет жизнь, а великий генерал представляет смерть. Победоносного генерала не только любят, но и ненавидят, а великий спортсмен вдохновляет мир.

Мистер Лоу, худой, серьёзный человек, в тёмно–зелёной кофте на пуговицах, курит трубку и глядит на Сэма в безмолвном изумлении, наполовину убеждённый. Миссис Лоу, которая выглядит на диво молодо и привлекательно, с ясным лицом и одобряющей улыбкой, убеждена полностью. Она улыбается, чуть приоткрыв рот. Айк Лоу сидит вытянув ноги, в позе избалованного младшего ребёнка, внимательно смотрит и слушает, хотя лицо не выдаёт его мыслей.

Сэм. Мы часто награждаем людей, приносящих смерть, забывая о тех, кто принёс нам жизнь. Медаль унижает спортсмена. Его успех — это достижение само по себе. (К папе). Но вы правы, сэр, спортсмен должен есть, он почти полностью зависит от того, что ест. Ему нужны крыша над головой, даже если это крыша палатки. Почему же у нас, на Западе, он должен прибегать к унизительным уловкам, чтобы обеспечить себя самым необходимым?

Миссис Лоу, улыбаясь, качает головой и цокает языком; непонятно, то ли от восхищения, то ли от сочувствующего несогласия.

Сэм (папе). Сэр, есть способы даже у нас на Западе обеспечить спортсмена всем необходимым. Я знаю их. Имею к ним доступ. Лично мне ничего этого не нужно. У меня всего хватает. И так будет всегда. Но ничего не мешает мне добиваться благ для моих бегунов, используя общество, которое использует их.

Он, конечно, имел в виду пустяк: деньги. Я часто слышал разговоры о них в клубе или среди ребят — учеников Сэма. То один что–то получил, то другой, но чаще они говорили о ком–то по слухам — к примеру, о том спринтере с севера, который на заработок купил и целиком обставил дом.

Спустя неделю после моего победного забега не милю мне позвонили и предложили участвовать в одном из соревнований, а когда я сказал, что готов, только ехать далековато, услышал: «Мы хорошо платим». Я только воскликнул «о!» и больше ничего не сказал, тогда собеседник продолжил: «Дорога, отель и всякие другие расходы — пятнадцать фунтов хватит?» Ехать–то всего от Лондона до Бирмингема, можно спокойно обернуться за день, и останется десять фунтов — неплохо. Правда, в тот раз я не поехал. Но потом, когда я впервые выступил в Уайт — Сити, мне почти каждую неделю предлагали за выступление столько же и даже больше. Когда я рассказал об этом Сэму, он переспросил: «Я не расслышал. Пятнадцать?» А потом уже в лесопарке посоветовал: «Проси двадцать». Как–то он подошёл и сказал: «На следующей неделе ты побежишь в Хитчинге. Если тебе вручат конверт, мне об этом не говори».

Иногда он спрашивал, как у меня с деньгами, и совал пару фунтов, бывало, приносил новые шиповки или трусы. Он даже подарил мне штангу. Однажды утром её с трудом припёр ко мне домой какой–то малый. Другие ребята рассказывали мне, что тоже получили от него по штанге; у него были какие–то связи с теми, кто их делал. Когда я стал благодарить его, он подмигнул и сказал: «Вот выбежишь из четырёх минут, подарю «Замок на песке». Было такое питейное заведение в лесопарке.

Не скажу, чтобы мне сильно нравились его тренировки, они мне вообще никогда не доставляли радости, но ни одна и близко не напоминала первую, когда он ехал рядом на велосипеде. Теперь он бегал с нами сам, для своего возраста был в блестящей форме и двигался так легко, что становилось за себя просто стыдно. Ему ничего не стоило пробежать перед сном десяток миль. Он свято верил в бег по холмам, называя это тренировкой сопротивляемости. Он гонял нас по какой–нибудь лощинке вверх–вниз, а потом, когда мы были внизу, командовал: «Рывок!» Тут он с нами не бежал, а пока мы носились от одного холма к другому, отмечал наше время. Нужно ведь было ещё и во время уложиться.

Иногда он водил меня на беговую дорожку, в Паддингтон или Парламент — Хилл, там у нас были в основном тренировки на скорость и рваный ритм: бегаешь по кругу, пока он не заорёт: «Пошёл!!!» — ярдов пятьдесят или сто шпаришь на полную, пока он не скомандует: «Сбросить темп!» Он не любил спортсменов, бегающих в одном ритме, называл их роботами. Он часто говорил: «Это паразиты, шакалы, они выигрывают не потому, что сильны, а из–за слабости других. Иногда они ставят рекорды, но им никогда не выиграть решающего забега. Лучше бороться и проиграть честно, чем плестись к жалкой победе».

Он обращал особое внимание на движения, положение рук и ног; вдалбливал часами, останавливая и показывая, где ты неправильно держишь руки, где сделал неверный шаг, где не так развёрнуты плечи. Он постоянно твердил: «Тренировка — это куколка, из которой рождается прекрасная бабочка. Одно невозможно без другого».