Олигархи. Богатство и власть в новой России - [33]

19 августа 1991 года в 6:30 утра группа недовольных сторонников жесткого курса, в которую входил руководитель КГБ, предприняла попытку свергнуть Горбачева. Они взяли его под домашний арест на даче в Крыму и объявили о введении чрезвычайного положения. Председатель КГБ Владимир Крючков подписал ордера на арест семидесяти человек, включая Попова, Боксера и Шнейдера. Попов находился в Бишкеке, в Киргизии, и должен был вернуться не раньше вечера. Лужкову, исполнявшему обязанности мэра, в 8 часов утра позвонил руководитель городской партийной организации Юрий Прокофьев и предложил явиться к нему “за инструкциями”.

Перед Лужковым стоял выбор — присоединиться к заговорщикам или выступить против них вместе с Ельциным. По словам Шахновского, который в то время находился рядом с Лужковым, позвонил Ельцин и попросил Лужкова приехать к нему на загородную дачу. Шахновский вспоминал, что Лужков в тот день исполнял обязанности мэра города, и если бы он заявил о своей поддержке путча, все могло кончиться иначе. Вместо этого он сел в машину и поспешил к Ельцину. Его фамилия была включена в список тех, кого должны были арестовать сотрудники КГБ^{58}.

Когда Лужков приехал в то утро на дачу Ельцина, хозяин встретил его в старой майке и тапочках. Жестом он предложил гостю угощаться яблоками, лежавшими на подоконнике. “Москва с вами”, — заверил его Лужков. “Спасибо”, — откликнулся Ельцин. Он призвал Лужкова организовать народное сопротивление перевороту. Возвращаясь в город, Лужков попросил шофера остановить машину и сменить номерные знаки. У них имелся запасной комплект на всякий случай^{59}.

Вскоре после полудня Ельцин осудил переворот на пресс-конференции. В час дня Ельцин забрался на танк “Т-по” Таманской дивизии и произнес свою знаменитую речь, в которой выступил против переворота. В 16:30 Лужков еще раз осудил переворот и призвал москвичей присоединиться к всеобщей забастовке.

“Я понял, что у заговорщиков ничего не выйдет, когда увидел, что Лужков решительно выступил против них, — вспоминал позднее Боксер. — Почему? Потому что Попов был для них демократом и чужаком. А Лужков был настоящим хозяином. Он дал квартиры многим людям, среди которых был и бригадир связистов, и пилот вертолета. И эти люди понимали, что в Москве настоящим хозяином был Лужков”.

Подлинными героями тех августовских дней вместе с Ельциным стали десятки тысяч москвичей, вышедших на улицы, чтобы противостоять путчу. Лужков не был заметной фигурой в наиболее напряженные часы конфронтации. Но он сыграл свою роль за кулисами. Поскольку большинство центральных газет и телевизионных каналов были закрыты, он оставил открытыми московскую телефонную сеть и радиоканалы, в частности “Эхо Москвы”, радиостанцию, помогавшую силам противников путча в самые критические моменты. Моссовет был в числе ее учредителей, потому что идея независимой радиостанции привлекала Попова. Корреспондент “Эха Москвы” приехал к Лужкову вскоре после начала переворота и потом постоянно находился рядом с ним. Директор радиостанции Алексей Венедиктов рассказывал мне, что поддерживать связь с Лужковым было очень важно. Это давало надежду всем тем, кто противостоял перевороту. Поступали сообщения, что Лужков организует оборону, расставляет грузовики и добровольцев, отдает распоряжения об установке огромных бетонных заграждений. Лужков всего три-четыре раза ненадолго появлялся в эфире, но уже то, что Лужков против переворота, было важно. “Лужков был членом партии, аппаратчиком, — вспоминал Венедиктов. — И то, что такой активный член коммунистической партии, как Лужков, отказался присоединиться к ним, вселяло надежду”. В течение трех дней “Эхо Москвы” четыре раза лишали эфира, но каждый раз радиостанция находила способ продолжить работу^{60}.

Осовцов вспоминал, что Лужков оставался спокойным и прагматичным, тщательно продумывал последовательность необходимых шагов, чтобы действенно противостоять заговорщикам. “Речь шла, — вспоминал Осовцов о совещании, проведенном в первый день в кабинете Лужкова, — в основном о строительных блоках, которые нужно было доставить к Белому дому и Моссовету, чтобы окружить ими эти здания, о машинах с питьевой водой для собравшихся толп людей, о передвижных туалетах и, естественно, о еде и тому подобных вещах. Политический аспект ситуации был ясен”.

Затем Лужков встал и подошел к окну. Его кабинет находился тогда в высотном здании, окна которого выходили на Белый дом, Москву-реку и гостиницу “Украина”. Единственный бронетранспортер стоял перед гостиницей, готическая башня которой была одной из семи, построенных при Сталине. Глядя в окно, Лужков заговорил, не обращаясь ни к кому конкретно из сотрудников, сидевших в его кабинете. “Между нами говоря, — сказал он, — переворот — колоссальное административно-хозяйственное мероприятие”. “Эти комсомольцы, — предсказал он, имея в виду руководителей путча, — ни за что с ним не справятся!”

Он оказался прав. Попытка переворота провалилась.

После неудавшегося переворота к Лужкову стали относиться в Москве с огромным уважением. В нем впервые увидели политика, а не только аппаратчика. После провала попытки переворота Лужков обратился к толпам на улицах и убедил их воздержаться от стихийной мести и похода на Старую площадь к зданиям ЦК КПСС. Когда разъяренная толпа пришла сбрасывать с пьедестала статую Феликса Дзержинского — заслужившего недобрую славу первого руководителя коммунистической тайной полиции, — Лужков распорядился аккуратно опустить ее с помощью крана, понимая, что, упав, восьмидесятипятитонный монумент может повредить находящиеся под землей телефонные кабели и канализационные трубы. В последние месяцы перед распадом Советского Союза Лужков был членом комиссии из четырех человек, руководившей советской экономикой. Он часто выступал по телевидению, объезжал строительные площадки, автобусные остановки, очереди за продуктами.