Олени - [49]

Вскоре я встал и по той же извилистой мощеной улочке, по которой пришел сюда, стал спускаться вниз, в Город. Выпил кофе в одном из кафе на главной улице, на которой шумела пестрая левантийская толпа, прочитал несколько одинаково скучных в своей информационной серости газет.

Позже я заглянул на один из базаров — даже в эти, самые тяжкие дни продовольственной скудости, здесь было полно фруктов, овощей, приправ и других самых разных товаров, шумела толпа.

Потом я долго бродил по тихим и пустым улочкам на другом, противоположном холме. В отличие от Старого города, здания которого были образцом архитектуры эпохи Возрождения, дома здесь соответствовали более современным европейским стилям. Не слишком большие и не слишком богатые, обшарпанные и облупленные, изрядно обветшавшие за минувшие годы, они излучали какое-то благородное достоинство и таинственность, погруженные в стародавнюю тишину.

Ближе к вечеру, когда жара спала и пришлось даже надеть джинсовую куртку, которую я весь день протаскал на плече, пора было возвращаться в Старый город. Я снова направился к античному театру, где был утром. Я уже знал, что хочу увидеть ее.

Встав в стороне, у ограды театра, я заглянул в мраморную воронку, конусом уходящую вниз.

Девушка была там, на том же месте, будто и не покидала его весь день, продолжая рисовать. Тень от заходящего солнца почти добралась до нее, но она все еще была в его лучах, по-прежнему всматриваясь в невидимые мне предметы, которые рисовала. Не знаю, как долго я стоял так, глядя на нее, но вдруг, будто почувствовав мой взгляд, она обернулась.

Мы были одни, весь мир словно отодвинулся в сторону, чтобы уступить место нашему одиночеству, поглощенному друг другом.

Поблизости никого не было, ее одноклассники, которые утром рассыпались здесь, как рассевшиеся на деревьях Старого города птицы, уже разошлись по своим неведомым вечерним дорогам и тропкам. Шум Города внизу затих, отступил куда-то назад, в сторону. Мы были одни в пустом, уже совсем погрузившемся в тень амфитеатре, она — почти на самом его дне, я — у железной ограды наверху.

Я спустился вниз по каменным ступеням и сел рядом с ней на еще теплые камни скамьи. Не глядя на меня, поглощенная своим делом, она продолжала рисовать.

Но я смотрел не на рисунок, а на девушку.

Глухим от волнения голосом я спросил, можно ли посмотреть, что она рисует. И лишь теперь она повернула ко мне частично скрытое прядью темных волос лицо и взглянула на меня своими ясными глазами.

— Дом, — помедлив, ответила она. Но я даже не глянул на папку с рисунком, которую она развернула ко мне так, чтобы я мог увидеть рисунок, я смотрел на нее. Бросив лишь беглый взгляд на линии рисунка, я ничего не понял, поглощенный близостью девушки, доверчивый взгляд которой взволновал самые скрытые мои глубины с незнакомой мне прежде силой.

— Вы из художественной гимназии? — спросил я.

Да, она из столичной художественной гимназии, и каждую весну они приезжают сюда рисовать по субботам и воскресеньям.

Ее звали Елена.

Представился и я — студент, приехал на уик-энд к своим близким друзьям.

Мы замолчали, словно боясь словом или жестом разрушить то, что происходило между нами. Я был полон какого-то утонченного, легкого, как затаенное дыхание, внимания.

Так мы сидели в теплых сумерках майского вечера, совсем одни, рядом, не прикасаясь друг к другу, но уже связанные невидимой трепещущей нитью.

Я молчал, не от смущения, напротив, я чувствовал себя свободным, легким, почти невесомым благодаря охватившему меня чувству, а молчал, затаив дыхание, чтобы не потревожить прекрасное мгновенье. И она, я знал это, была во власти того же чувства и не хотела словом или жестом разрушить тайну волшебства, которое совершалось, и ждала его продолжения.

Я предложил прогуляться, и она, без слов, жестом, с которым захлопнула свою папку с рисунками, дала мне понять, что согласна.

Мы поднялись, и тут я впервые коснулся ее, подавая руку, и вторично — не только через свой взгляд — она вошла в меня, на этот раз уже телесно, через токи, пробежавшие от ее руки ко мне и залившие меня волной счастливого предчувствия, которое уже само по себе было счастьем.

Мы долго бродили по пустеющим улочкам Старого города наверху. Потом — в пестрой вечерней толпе Нижнего города, безразличные к окружающему миру, и даже не глядя, мы как бы всматривались друг в друга, и, не касаясь, я ощущал ее руку в своей. У меня было такое чувство, что я иду не с незнакомой еще совсем недавно девушкой, а несу в руках драгоценную свечу с маленьким трепещущим огоньком — как в пасхальную ночь. И что мы знали друг друга всегда — нашедшие себя половинки из платоновского мифа.

Поужинать мы сели в садике какого-то маленького ресторанчика. Пили белое вино, разговаривали, узнавая друг друга, исполненные бескрайнего взаимного доверия. Я проводил ее до общежития, где они остановились. Мы договорились встретиться на следующее утро. Поцеловать ее я не осмелился. Даже и не подумал об этом. Рука, которую она протянула мне, прощаясь, была для меня больше, чем поцелуй.

Окрыленный, я возвращался домой полупустыми ночными улицами.