Олег Янковский - [8]

Обратная связь

* * *

Дальше у Олега началась превосходнейшая страница жизни, та, которая сделала его действительно бесконечно любимым всем советским народом. А как? Он и есть до сих пор советский народ. Я приезжал с премьерами «Анны Карениной» в Ереван, в другое государство теперь… Я там паспорт отдавал, штамп ставил. Другое государство, границу пересекал — советские люди, все родные советские люди. Битком набит зал абсолютно родными советскими людьми. И абсолютно непонятная история, с какой целью меня штемпелевали на границе и выпускали. Все, все, все, на том же месте сидят с той же душой, с той же психологией и с тем же отношением, с той же немыслимой любовью к Олегу. И в Израиле мы недавно показывали «Анну Каренину» в огромном театре Гешер. Этот огромный, самый знаменитый театр, битком набитый, — все советские люди. Тот же Израиль, ближневосточный кризис, Палестина — наши советские люди. В зале Трайбека — это один из самых роскошных залов Нью-Йорка, зал — 1400 мест, центр Нью-Йорка — битком набито на первом показе «Анны Карениной». Продавали билеты за дикие деньги, перекупали друг у друга. Люди пришли смотреть Олега. Конечно, не меня, конечно, Олега. Те же советские люди. Это еще долго надо ждать, пока мы все вымрем и появится что-то такое специфическое, так сказать, антисоветское на месте этих советских людей. Пока я не вижу ни малейших таких перемен, ни малейших абсолютно.

Поцелуй

* * *

Раскиданные по всему миру замечательные советские люди — изумительные, понимающие. Мы понимаем друг друга с полувздоха, с полудыхания. И все они обожают Олега. И этим обожанием дышал зал. В Лондоне, в Монреале, в Торонто, в Нью-Йорке обожают. Почему? Потому что советские люди. И потому что то, что называется «тебя как первую любовь России сердце не забудет». Тот самый случай. Сердце не забывает. Сердце не забывает именно как первую любовь. И вот этим вот первым любовником Советского Союза для этих миллионов людей сделал Олега Марк Захаров. Потому что все знали, что он очень хороший актер, но членом каждой семьи советского человека его сделал Марк Захаров, сняв «Обыкновенное чудо». Там Абдулов Саша скачет на конях, что-то пылает, чего-то делает… А Олег сидит там… крутит ручку, короче говоря. Но за этим кручением ручки чувствуется такая душевная мощь и необыкновенная красота. Я знаю всю красоту, знаю! Это какая-то такая колоссальная значительная человеческая красота. Я посмотрел «Обыкновенное чудо» и понял, что более красивого мужественного породистого человека в жизни не видел. И эта мужественность, красота и порода никак на себе не настаивают. Он говорил обыкновеннейшие вещи обыкновеннейшим голосом.

Обыкновенное чудо

Полеты во сне и наяву

* * *

Ну а потом мы начали снимать… Это была огромная работа. Потому что она была для киноварианта и телевизионного варианта, необыкновенно объемная работа. По-моему, у Олега было сорок или пятьдесят съемочных дней, это совершенно колоссальный объем. Я помню, как трудно шло все по «Анне Каренине», тяжело. Как нашли, наконец, место, где последние сцены фильма идут. Мы искали долго, проехали пол-Ленинградской области…

А эти пятьдесят дней я помню, как будто это было легче легкого — одно удовольствие. Мы вступили в съемочный период, как будто бы два человека, которые предельно точно где-то втайне условились о том, что именно они будут делать. Не было творческих споров — а что, если он тут закурит или что-то тут сделает? Никакой самодеятельной галиматьи совершенно не было.

Мы и разговаривали очень тихо с ним. Я не помню ни повышенных тонов, ни чтобы кто-то на кого-то кричал. Приходил Олег на площадку, уже примерно стоял свет, я говорил: «Здесь, туда-сюда..» — «Сюда? Понятно». Никаких философских разговоров. К примеру: «В этот момент Каренин, наверное, понял…» — такая дешевая психологическая галиматья вообще исключалась. Потому что всем было ясно, что это роман Льва Николаевича Толстого. Потому что были такие ощущенческие предварительные наши сговоры по поводу Каренина, а на площадке оставалось только поставить его — и это любил Олег — в те жесткие условия мизансцены, где он может делать так и никак иначе. А вот как он это делал, все обертона, тонкости все нюансы, — это было уже личное дело Олега.

* * *

Если серьезно, ничего я с Олегом не режиссировал, не вселял свою волю в его «слабый» актерский организм. Я был зрителем, причем зрителем с полуоткрытым ртом, таким идиотическим, потому что Олег делал в нюансах какие-то тончайшие вещи, которые даже и не придумаешь. Делал прямо во время съемки — ничего мы не обговаривали, ни о чем не договаривались. Например, когда мы снимали сложнейшую сцену родов, когда Анна позвала его из Питера, чтобы попрощаться. И потом она настояла на том, чтобы они с Вронским подали друг другу руку, и Олег там подал руку, и держал эту руку… Это все было очень тяжело снимать. Снимаем. Олег протянул руку, оторвал ему руки от лица, держал долго, потом вытащил из кармана платок, платком протер руку свою и опустил руки. Почему-то это было сделано между делом, это ни в коем случае не концептуальное действие. И в этой маленькой бытовой подробности лежало совершенно по-настоящему грандиозная тонкая внутренняя актерская работа, безумное понимание того, что происходит на самом деле, что происходит с его душой.