Олег Ефремов. Человек-театр. Роман-диалог - [177]

— И все равно всемогущ только ансамбль единомышленников. Он может. Школа Станиславского, с толком примененная, спасает актера от разбазаривания себя любимого. Знаешь ли ты, как практично перевоплощение? Если актер думает о себе как об огромной личности, то на сцену он приносит только свои чувства и мысли, скудеющие раз от раза. Для того и придумано перевоплощение, чтоб актер мог играть всю жизнь и не исчерпываться. Не стоит актеру выносить на сцену свою тему, личное присутствие, исповедничество…

— Знаете ли вы, кто первый обратил мое внимание на трагичность вашего образа?

— Смерть сама по себе еще не трагедия, что бы ни думали двоечники.

— Да-да, я помню, что для трагедии нужно непреодолимое по силе вмешательство рока. Так вот первым публично, в телеинтервью, сказал о вас как о трагической личности Олег Табаков. Вы уже не смотрели ТВ, а я переслушала каждую реплику каждого друга и недруга. Олег Павлович в свое — тоже фирменное — обаяние превосходно замуровывал-замурлыкивал истину, для безопасности обкладывая ее игровыми подушками безопасности. Ваша школа!

* * *

Самый густой мусор — воспоминания современников. Но из обмолвок и придаточных предложений может и выпасть шматок правды. Лилия Толмачева, первая жена, говоря об Олеге на публику, все микшировала тактично, зашлифовывала занозы и потому невольно проговаривала правду. Например, на тему что он принес в искусство она искренне говорила: «Новый язык человеческого общения на сцене». Говорила, что такое было трижды: Щепкин, Станиславский, Ефремов. Все они убирали наслоения пафоса и фальши. (Про фальшь, магически убранную именно Ефремовым, в какой-то момент уже невозможно слушать; ведь ясно, что мановением одного жезла всю фальшь всей идеологической коросты не содрать.)

Наконец, выработав традиционное топливо всех современниковцев, Толмачева роняет: в таланте Олега «особенно дорого ощущение трагикомедии. Мы долго хором пели песню Айболита: „Это очень хорошо, что пока нам плохо!“». Как ни пристрастны современники, уж в чем она не могла ошибиться — так в хоровом пении куплетов Айболита, и в собственных ощущениях, особенно дорогих. Верю. Мне не важно, как трактовала трагикомедию чья-либо вообще жена, но крайне важно, что понимала под трагикомедией выпускница Школы-студии МХАТ Лидия Толмачева, на сцене Лилия. Их качественно учили, в жанрах они не путались, людей чувствовали. «До свидания, Олег, дорогой человек. Отдыхай хорошо, ешь кашу, толстей, набирайся сил для „ночных бдений“, не увлекайся (тут же рисунок: бутылка и стаканчик. — Е. Ч.) всякой ерундой. До осени! — пишет Толмачева толстым синим карандашом на листке, ныне серо-желтом, из блокнота. — С радостью думаю о предстоящей работе. Сетую лишь на свой характер, строптивый и взбалмошный. Хотела всей душой добра, а наделала много неприятностей тебе… <…> Ведь отношусь я к тебе с большим уважением, верой, ну, одним словом, великолепно отношусь к тебе. Почему-то это слабо выражается внешне. Но что поделать? Такой уж характер. Желаю тебе всего самого лучшего. С искренним дружеским приветом Лилия». Невероятно, тонко, сдержанно. Письмо из прошлого.

* * *

Актер и режиссер Олег Ефремов поставил пять пьес Чехова, то есть все основные; на языке пиара — все мировые хиты. Тоже правда, но Чехова ставили и ставят по всей Земле, и что? Прошло больше ста лет со дня его кончины, но и Шекспира ставят, а времени прошло куда больше. Что в ефремовских постановках Антона Павловича такого, чтобы писать, например, диссертацию? К счастью, сделать научную работу по постановкам невозможно. Спектакль выходит один раз. Можно сделать диссертацию о динамике состава публики, но любой подобный подход даст лишь гипотезу, далекую от раскрытия наконец тайны творчества.

Да и то, что звалось публикой, давно стало авторствующей аудиторией. Настоящий строитель театра, истинный творец, созидатель и выразитель своего времени — это всё цитаты о Ефремове, которые ничего не скажут поколению, увлеченному антитеатром, иммерсивными шоу. Поколение не представляет, что театр мог быть и храмом, и газетой. Это всё экивоки идеологического лексикона. Даже если сказать, что в день похорон главного режиссера к театру было не пробиться из-за многолюдья и цветов, то глотателя пустот (по Цветаевой) плотным народным восторгом не проймешь. И завидовать поленятся. Возглавлял, вел, руководил — всё слова.

Давать оценки смешно: попытка историчности в шортиках: не эстетично, не этично. Если народная артистка России Евгения Добровольская говорит: «Ефремов — космос, и как можно описать космос!» — она права, на свой взгляд еще как имеет право, и с моим отношением это совпадает, и хотя мне претит стремление к объективности, попадающееся в предисловиях и мемуарах, один способ возможен: интонация. А так — да, объективности не существует. Любой факт доступен толкованиям, их количество бесконечно. Примеров тому тьма. Что же мы хотим с вами друг от друга, дорогой читатель? Почему вы читаете эту толстую книгу? В ней груда цифр, имен и топонимов, они мешают скольжению взгляда по гладким глаголам родился-учился-женился.