Олег Ефремов. Человек-театр. Роман-диалог - [173]

В содержание своего времени всю жизнь вслушивался актер и режиссер Ефремов. В 1997 году его спросили, кто он в первую очередь — актер или режиссер? Ответ сбивает с ног: «…я сейчас начинаю в большей степени становиться режиссером. Потому что раньше это было вроде как по необходимости. Актером быть мне всегда было проще и легче, в кино-то вообще отдыхаю (это совсем безответственно)… Ввестись в свой спектакль в „Современнике“ было всегда легко. Я ставил, я и играл. А сейчас — совсем другое. Актерское и режиссерское искусства действительно разнонаправлены по своим задачам. Актерская профессия центробежна, актер все время занимается собой и в себе. А режиссура центростремительна, режиссер должен добиться от других гармонии, единства. Запутать, соединить всех, причем так мощно, чтобы они сопротивлялись этой своей центробежной силе. Сейчас я уже не могу ставить и играть…»

1992-й — год-символ, реперная точка девяностых. Декабрь 1992-го — премьера «Возможной встречи», а в Большом Кремлевском дворце свой спектакль — Съезд народных депутатов РСФСР снимает Гайдара. Сцена в Кремле, когда Гайдара не утвердили премьером, а Черномырдина выбрали, была не менее сильной, чем тут же, через улицу, одновременно показываемый спектакль «Возможная встреча» про Баха и Генделя. И оба действа на одну тему: как жить в свое время.

Упрощение, опрощение, смена парадигмы, а с нею — состава зала. То есть зал теперь всегда будет иной? Напор глянца и развлекательности, новое знание о деньгах и даже уверенность в силе денег, остатки прошлой восприимчивости (все-таки зал-1992 пришел на диалог Баха и Генделя, хотя, возможно, на звезд — Смоктуновского и Ефремова, и кто знает, на кого в первую очередь?), переход хода на этическом поле и гол в ворота гуманистической морали. Все новое, а артисты старые. Из того прошлого, где талант еще имел право на существование по определению. Когда он был ценен сам по себе, а не ценой, которую готов за него заплатить зритель. И беседуют Бах с Генделем ровно об этом: почему гений Бах обладает ровно одним камзолом, а способный хорошо предъявить себя, ловкий, оборотистый Гендель живет успешно и на широкую ногу?

Гендель реальный, ровесник Баха, — композитор замечательный. Чайковский писал о нем весьма уважительно: «Гендель был неподражаемый мастер относительно умения распоряжаться голосами. Нисколько не насилуя хоровые вокальные средства, никогда не выходя из естественных пределов голосовых регистров, он извлекал из хора такие превосходные эффекты, каких никогда не достигали другие композиторы». Оратория «Мессия» доказывает все сказанное. Но Гендель по сравнению с Бахом — популярный сочинитель.

В реальности Бах и Гендель не виделись никогда. В пьесе они пьют, закусывают (причем бедный, голодный Бах-Смоктуновский ест непрерывно), они говорят и говорят, срываются на крик, а зритель смеется и хлопает, хлопает, еще не догадываясь, что поезд уже ушел и очень скоро вопросы, выкрикнутые в этой постановке, поселятся в каждой голове. Страна вся будто завшивеет, до того густо покроется вопросами. Начиналось и типа началось открытое общество — с иным отношением к дару: не ты важен, гений, а как ты себя предъявишь, каким способом вынудишь окружающих заметить твою звездность. А ты вообще кто? Жизнь твоя чем-то примечательна?

Помните, как в самой первой автобиографии написал о себе Олег Ефремов? «Я родился в 1927 году 1-го октября в городе Москве. Жизнь моя ничем особенным не примечательна. Под судом и следствием не состоял…» Шалишь. Следствие ведут знатоки — друзья.

«День своего 70-летия, 1 октября, Олег Ефремов провел в Петербурге. В Доме Актера прошла пресс-конференция, которую записывали все возможные средства массовой информации…» — пишет театровед Марина Дмитревская[27], предваряя интервью с гостем-юбиляром. Интервью имеет заголовок — цитату из слов Ефремова: «Страх не понравиться ЛУКОЙЛу». (Переведу для миллениалов: деньги как цензура, горькая ирония.)

В беседе с Дмитревской Ефремов воспроизводит старую памятную сценку о том, как он гостил у близкого друга. (Ту же сценку О. Н. воспроизводит много раз и в других интервью, поэтому она в конце концов меня убедила и заинтриговала.) Цитирую: «…был потрясающий случай, связанный с Ленинградом. Много лет назад. Ну, ты знаешь, когда уже нет никакого выхода? Мне одно прикрыли, другое не разрешают… В такой момент я приехал в Ленинград, пришел к Сашке Володину, а он тогда только получил свою новую квартиру… Настроение жуткое, страшное, просто — до отчаяния. И мы с ним выпиваем. Крепко. Но я не пьянею. От какого-то внутреннего жуткого раздрая, что ли… Он проводит меня в комнату, но учти — квартира новая, безо всякой фурнитуры, без дверных ручек… Я кидаюсь на кровать, засыпаю — и просыпаюсь, видать, пьяный уже. Ну, то есть во сне дошел. Просыпаюсь пьяный и понимаю, что я… в камере. И вдруг все жуткое, что сидит во мне, отступает! И я начинаю плакать счастливыми слезами от того, что — Господи! — я свободен! Я свободен, мне не надо ничего решать, ничего делать! Всё!

Это было здесь, в Ленинграде, у Сашки. А сейчас… Знаете, сажусь сейчас в „Стрелу“. Конечно, там сервис не такой, как в Ригу…<…> И на столе, смотрю, лежит такая памятка из четырех сложенных листиков — как сопротивляться депрессии. Ну, думаю, надо посмотреть, потому что знаю: ни один философ мира за всю историю человечества на этот вопрос не мог ответить. Я думаю: что же они-то ответили? Бумажки эти, оказалось, были насыщены высказываниями, связанными с верой. Много цитат апостола Павла… Ну и правильно. Потому что истинная депрессия возникает от того, что ты понимаешь бессмысленность существования, жизни. Поэтому для меня так дорога система Станиславского. Она не просто — элементы, а в ней есть цель. Ему было важно, чтобы актер мог войти в определенное состояние, которое Станиславский называл творческим. Ему важно было это творческое самочувствие для театра, но оно важно любому человеку. И это — единственный путь для того, чтобы проживать жизнь, которая дана нам в подарок — и мы не знаем, будет ли она потом… Но как жить — вот вопрос. Трудно — не трудно… Все эти вещи думающий человек проходит…»