Оле, тореро! - [41]

Не отвечая, дон Фелипе положил на стол то, что до сих пор держал в руке, — стремя пикадора. Я удивленно уставился на него.

— Что это?

— Стремя Алохи.

— И зачем вы мне его принесли?

— Чтобы вы взглянули на ремешок, которым оно крепится к седлу.

Я повертел в руках ремешок, но не заметил ничего особенного.

— Ну и что? Он оборвался и…

— Нет!

— Как так — нет? По-моему…

— Нет, ремешок не оборвался, дон Эстебан. Его подрезали!

— Что?!

— Да, ремешок подрезали на три четверти, и это сделал кто-то, хорошо знавший приказ, который вы, дон Эстебан, дали Алохе. Убийца видел быка и, понимая, что Рафаэлю придется обрушиться на него всем весом, рассчитывал, что если в этот момент ремешок оборвется, взбесившийся от боли бык буквально растерзает пикадора. И план полностью удался!

— В таком случае…

— Вот именно, мы снова имеем дело с убийством, закамуфлированным под несчастный случай.

Консепсьон тихонько вскрикнула. Но я никак не мог побороть сомнения.

— Вы уверены в своих словах, дон Фелипе?

— Полностью.

— В таком случае нужно немедленно сообщить в полицию…

— Нет!

— Но почему же? Объясните, прошу вас!

— У меня нет доказательств, необходимых для официального расследования. Даже вы не заметили, что ремешок надрезан. Это сделали очень ловко. А кроме того, у меня теперь личные счеты с убийцей.

— Если вы его найдете!

— Найду.

С этой минуты я уже нисколько не сомневался, что преступник проиграл партию.

— Но кто мог желать гибели несчастного Рафаэля? — спросила Консепсьон.

— Тот же, кто убил Гарсию, сеньора.

— Почему?

— Если бы я знал, что движет преступником, то, несомненно, уже поймал бы его. Бесспорно лишь одно: убийца — член вашей куадрильи, дон Эстебан.

— Это ваше личное мнение!

— Посудите сами: Гарсия умер, потому что никак не ожидал зла от того, кто налил ему отравленного кофе, а Алоха — из-за точного выполнения вашего приказа. Кто мог угадать, что Гарсия страдает болями в желудке и успокаивает боль кофе? Только тот, кто это видел. Кто бы подумал, что Алоха станет так рисковать, имея дело с гигантским быком? Нужно было это знать наверняка, а кто же лучше всех разбирается во всех мелочах, связанных с вашей куадрильей, как не…

— …Я, дон Фелипе, не так ли?

— Да, вы, дон Эстебан.

— Но ведь это неправда, скажи, Эстебан? — в голосе Консепсьон звучал скорее испуг, чем вера в мою невиновность.

— Спроси у дона Фелипе.

— По-моему, я уже высказал свое мнение, — сухо бросил детектив.

— А теперь, Консепсьон, попроси проницательнейшего дона Фелипе поведать тебе, угадал ли он причину моих предполагаемых преступлений.

— Как бы вас это ни удивляло, дон Эстебан, я ее угадал. По правде говоря, все сводится к одному — ревности.

— Подумать только! Оказывается, я ревновал Рафаэля… Надо думать, меня прельстили тощая Ампаро и семеро малышей… Я, очевидно, жаждал заменить им отца. Так, дон Фелипе?

— Сядьте, дон Эстебан, и вы тоже, прошу вас, сеньора… Я хочу рассказать вам одну историю. Вы готовы? Тогда я начинаю. Жил-был в Севилье, точнее в квартале Триана, маленький цыган. У него были две страсти: быки и девочка-ровесница, отвечавшая ему взаимностью. Дети росли вместе, и год от года их нежная привязанность крепла. До сих пор в Триане вспоминают об этом… Цыган совершенствовался в тавромахии, и уже первые его выступления привлекали всеобщее внимание. Знатоки предвидели, что когда-нибудь он сравняется с величайшими тореро, но только никто не знал, что для цыгана любимая девушка все же значила неизмеримо больше, чем бой быков…

Я слушал, как этот человек, принимающий меня за убийцу, рассказывает мою печальную историю. Консепсьон опустила голову и, казалось, думает о чем-то своем.

— Для юной пары все складывалось замечательно. Они собирались пожениться, как только отложат немного денег. Но тут неожиданно появился третий — тоже тореро, красивый, веселый, легкий и блестящий. И он сумел понравиться сеньорите. Покинутый цыган отказался и от тавромахии, и от многообещающей карьеры, но в сердце его угнездилась глубокая, неистребимая ненависть к тому, кто похитил его счастье и разбил жизнь. Цыган долго и терпеливо ждал случая отомстить, и с годами эта мысль превратилась в навязчивую идею. Неожиданное решение человека, которого он ненавидел, покинуть арену лишило цыгана возможности осуществить желанную месть. Представляю себе, чем было это новое разочарование для того, кто и так считал себя обиженным судьбой! А потом свершилось чудо. Враг задумал снова выступать на арене. Тогда в больной голове нашего цыгана созрел дьявольский план. Надо выставить ненавистного похитителя на посмешище, заставить его слушать свист и оскорбления публики, тогда он будет уничтожен в глазах своей жены — пусть знает, каков тот, кого она ему предпочла. Но для успеха этого плана следовало внушить матадору неуверенность, расшатать его волю. Когда газетная кампания ничего не дала, цыган убил Гарсию, а потом и Алоху, надеясь поселить в куадрилье страх и тревогу. Стоит нервам противника не выдержать — он совершит смертельную ошибку, и уж тогда-то цыган избавится от него навсегда. В худшем же случае матадор так опозорится, что жена никогда не простит ему подобного афронта. Ну, и что вы скажете о моей истории, дон Эстебан?