Окруженец - [11]
А Осип все так же тупо смотрел на это, ничего не соображая. Уставился на тело брата и молчал. Наконец, он поднял глаза и посмотрел на меня, а там у него светилась радость. Я ничего не понимал и подумал, что Осип сошел с ума. Но он вдруг стал рак лени и начал меня благодарить:
— Спасибо! Спасибо! Спасибо!
Теперь мне показалось, что это я сошел с ума. Я ударил его по лицу, и Осип замолчал, а потом вдруг всхлипнул и беззвучно заплакал. Я присел напротив него и стал ждать, когда он успокоится, все равно от него сейчас толку никакого. Пришел он в себя минут через десять:
— Мы ведь дружили с ним с детства, с Архипкой-то. Он младше меня на два года, и мы все время были вместе.
— А мне это зачем?
— Подожди, я хочу выговориться, чтобы ты понял, что я не последняя свинья.
— Валяй!
— Он хоть и помладше был, но любил командовать, а со временем стал помыкать мной. А потом в тюрьму загремел, так, по мелочи — у одного пана гуся украл, шкуру снял и на забор этому самому пану и повесил.
— Давай ближе к делу.
— Пока он в тюрьме был, я женился, детки вот появились. А как пришел он из тюрьмы уж не знаю — выпустили его, или сам сбежал? Ведь кругом такая неразбериха была! Ну вот, когда он заявился домой, то совсем озверел, как будто я во всем виноват.
— А ты ни при делах был?
— Конечно. В общем, стал он меня бить и к жене моей приставать. Она сопротивлялась, как могла, но он избил ее и изнасиловал. Я пытался защитить ее, но он и меня чуть не убил.
— А чего же не заявили никуда?
— А зачем заявлять, позор-то, какой! Да и брат же он мне был, а женке тоже некуда уйти было, сирота она круглая. К тому же — детишки!
— Так прибил бы его!
— Я хотел, но рука на брата не поднимается, своя кровь.
— Конечно, кровь! Он тебе ее пускает, а ты молчишь, как рыба.
— А что мне делать, он и детишек грозился убить. Он и сегодня драку хотел затеять, меня избить, а сам к женке под одеяло.
Осип снова захныкал, мне его даже жалко стало, но я молчал. А он продолжил свой рассказ:
— Когда немцы пришли в деревню, он сразу к ним побежал и стал предлагать свои услуги. Вот они и поставили его полицаем, и меня он тоже заставил поступить к ним.
— Да, вертел он тобой, как хотел.
— Людей было стыдно, но ничего с собой поделать не мог, боялся я его. Хорошо, прикончил ты его, за то и благодарю.
— Ну, ты даешь!
— Как тебя звать-то, свечку поставлю за твое спасение.
— Вот это ни к чему. А дело вот в чем — завтра Ольга и Ленка со своими вернутся в деревню и будут жить спокойно. Понял? И не дай Бог, что случится! За тебя я уж точно свечку ставить не буду.
— Да ты что! Я же к ним и не приставал, это все Архип. А что мы с ним делать-то будем?
Я бросил ему лопатку:
— Не знаешь, что? Рой яму.
Осип перекрестился и принялся копать, временами останавливаясь передохнуть. Я спросил его без всякой надежды:
— Не знаешь, где наши?
— Какие наши? Ах. Да! Нет, не знаю. Перед тобой проходили какие-то. Человек двадцать. Окруженцы, наверное. А еще пленных гнали на станцию.
— И много их?
— Пленных-то? Человек пятьдесят, да раненые почти все, здоровых мало. Еле ноги переставляли.
— А где они находятся?
— Амбар там есть каменный, недалеко от вокзала, там и сидят.
— Хорошо, Ладно, хватит копать, хорони.
Полицай снова перекрестился, опустил тело брата в могилу и стал закапывать.
— Ты, вот, что! Станут спрашивать про брата, скажи, что ушел на станцию пьянствовать, и больше ты его не видел, понял?
— Да, понял, конечно. Пускай он тут лежит, всем польза от этого, да и сам не мучается в жизни.
Он прихлопал могильный холмик лопаткой, начертил на нем православный крест и еще раз перекрестился:
— Лежи с Богом!
И присел напротив меня:
— Что теперь?
— А теперь домой пойдешь и будешь продолжать служить полицаем. Лучше уж ты, а то пришлют какого-нибудь урода, что людям тошно будет. А про это забудь. Сдох Максим, и хрен с ним.
— Какой такой Максим?
— Это поговорка такая у нас, у москалей! Ну, иди. И не забудь, дети у тебя.
Полицай ушел, а я остался сидеть. Вот, черт, мне на Ольгину поляну теперь будет не попасть, темно совсем. Дороги не найдешь, еще и забредешь куда-нибудь. Придется заночевать в лесу, тем более что ночи сейчас короткие, скоро рассвет. Но я все, же отошел от этой могилы поганой подальше в лес.
20
С рассветом я уже был на ногах и шагал в сторону лесного лагеря. Приблизившись, я осторожно выглянул из-за кустов, ничего подозрительного не было, лишь Ольга доила корову Майку. Чтобы ее не испугать, я громко кашлянул и медленно вышел из леса. Ольга круто повернулась, но узнала меня и улыбнулась:
— А я ждала тебя!
— А я знаю! Сегодня домой пойдете. Наверное, ближе к ввечеру, а сейчас мне нужно отдохнуть.
— Хорошо, на-ка вот, молочка выпей.
Я залпом выпил кружку молока и завалился спать в шалаше. У меня было спокойно на душе, я знал, что меня охраняют. Спал я довольно долго и проснулся только после обеда. На поляне все сидели кружком, молчали и ждали только меня. Наверное, им еще не верилось, что скоро они вернутся в родные стены. Я улыбнулся людям, приютившим меня:
— Ну, что же. Пойдемте, скитальцы! А вы, Ванька с Васькой, давайте вперед, обстановку разведайте. Потом один к нам, а второй на месте — наблюдать, а мы пойдем потихоньку, вместе с коровой. Ну, вперед!
Алексей Николаевич Леонтьев родился в 1927 году в Москве. В годы войны работал в совхозе, учился в авиационном техникуме, затем в авиационном институте. В 1947 году поступил на сценарный факультет ВГИК'а. По окончании института работает сценаристом в кино, на радио и телевидении. По сценариям А. Леонтьева поставлены художественные фильмы «Бессмертная песня» (1958 г.), «Дорога уходит вдаль» (1960 г.) и «713-й просит посадку» (1962 г.). В основе повести «Белая земля» лежат подлинные события, произошедшие в Арктике во время второй мировой войны. Художник Н.
Эта повесть результат литературной обработки дневников бывших военнопленных А. А. Нуринова и Ульяновского переживших «Ад и Израиль» польских лагерей для военнопленных времен гражданской войны.
Владимир Борисович Карпов (1912–1977) — известный белорусский писатель. Его романы «Немиги кровавые берега», «За годом год», «Весенние ливни», «Сотая молодость» хорошо известны советским читателям, неоднократно издавались на родном языке, на русском и других языках народов СССР, а также в странах народной демократии. Главные темы писателя — борьба белорусских подпольщиков и партизан с гитлеровскими захватчиками и восстановление почти полностью разрушенного фашистами Минска. Белорусским подпольщикам и партизанам посвящена и последняя книга писателя «Признание в ненависти и любви». Рассказывая о судьбах партизан и подпольщиков, вместе с которыми он сражался в годы Великой Отечественной войны, автор показывает их беспримерные подвиги в борьбе за свободу и счастье народа, показывает, как мужали, духовно крепли они в годы тяжелых испытаний.
Рассказ о молодых бойцах, не участвовавших в сражениях, второй рассказ о молодом немце, находившимся в плену, третий рассказ о жителях деревни, помогавших провизией солдатам.
До сих пор всё, что русский читатель знал о трагедии тысяч эльзасцев, насильственно призванных в немецкую армию во время Второй мировой войны, — это статья Ильи Эренбурга «Голос Эльзаса», опубликованная в «Правде» 10 июня 1943 года. Именно после этой статьи судьба французских военнопленных изменилась в лучшую сторону, а некоторой части из них удалось оказаться во французской Африке, в ряду сражавшихся там с немцами войск генерала де Голля. Но до того — мучительная служба в ненавистном вермахте, отчаянные попытки дезертировать и сдаться в советский плен, долгие месяцы пребывания в лагере под Тамбовом.
Ященко Николай Тихонович (1906-1987) - известный забайкальский писатель, талантливый прозаик и публицист. Он родился на станции Хилок в семье рабочего-железнодорожника. В марте 1922 г. вступил в комсомол, работал разносчиком газет, пионерским вожатым, культпропагандистом, секретарем ячейки РКСМ. В 1925 г. он - секретарь губернской детской газеты “Внучата Ильича". Затем трудился в ряде газет Забайкалья и Восточной Сибири. В 1933-1942 годах работал в газете забайкальских железнодорожников “Отпор", где показал себя способным фельетонистом, оперативно откликающимся на злобу дня, высмеивающим косность, бюрократизм, все то, что мешало социалистическому строительству.