Окраина - [98]

— Нет оснований.

— Основания всегда найдутся. Заяви, что собираешься жениться или что родители больны…

Уговоры кузена подняли настроение Франтишка. Похлопав Роже по плечу, он замечает:

— Словно ты не нашего рода! Да не успею я начать выдумывать, как все уже по моему лицу поймут, что это вранье. И вообще глупо. Добровольно поступаю на работу, все мне там объяснили, со всеми я перезнакомился, а потом говорю: пардон, мол, это я пошутил, теперь раздумал и даю задний ход…

Роже это понимает, но не сдается:

— А меня бы такой домишко привлекал. Дали б мне решать — снимать ли комнату или жить в этой вилле, — я б не сходя с места решил. Старайся никогда ни от кого не зависеть. И не верь обещаниям, не соглашайся ни на какую выборную должность.

— Да мне пока никто ничего и не предлагал!

С превосходством человека, который с пятнадцати лет занят на производстве, Роже заявляет как нечто само собой разумеющееся:

— Предложат. Хочешь, поспорим — предложат, и очень скоро!

Они поднялись из подвала. На первом этаже все двери настежь, и никто не обращает внимания на парней. Мать с теткой распаковывают ящик с посудой, всюду валяются клочья пакли. Стерев опилки и пыль, тарелки и чашки ставят в буфет. Отступив на шаг-другой, переглянувшись, обе женщины заливаются искренним смехом, причем мать за свой смех извиняется:

— Чувствую себя прямо новобрачной!

Псотка застилает постели, но дело подвигается туго, потому что она поминутно отбегает к большим окнам, открывающимся наружу, в сад, а от этих — к другим окнам, через которые видны соседние, такие же славные домики, как домик Франтишковых родителей. Корявыми пальцами трогает Псотка белые стены, гладкие плоскости дверей и, как и мать Франтишка, чувствует себя обязанной объяснить свою неспособность сосредоточиться:

— Вот ведь видала я такие домики, а все же мне и в голову не приходило, чтоб в них могли жить люди вроде нас…

Повидавший мир дядя обрывает ее:

— Кому ж, по-твоему, в них жить?

— А господам, — простодушно отвечает Псотка.

— Господа нынче — мы!

И, как бы подтверждая это горделивое заявление, дядя яростно вгоняет в стену крюк. А Псотка, поглаживая ладонью половицы, оконные рамы, горестно вздыхает:

— Жалко, Псота не видит этого… и не увидит! Куда… Мы с ним так и сгнием в нашей дыре. Кому нужен калека…

Трудно сказать, слышит ее дядя или нет, но он колотит молотком по крюку как одержимый.

Один Франтишков отец не делает ничего. Сидит у новенькой плиты, открывает бутылку с наливкой, изготовленной по южнофранцузским рецептам. И никто его не упрекает. Он заслужил.

Франтишек остановился на пороге прихожей — перед ним новое жилище родителей. Открыты двери в ванную, в кухню, в общую комнату и в спальню. Из прихожей лестница ведет к двум комнатам в мансарде. Всюду стоит запах сырой штукатурки, но он уже смешивается с запахом машинного масла, железнодорожной грязи и со сладковатой вонью коровника. Ибо в прихожей, на той же вешалке, что была прибита на двери в Жидовом дворе, уже висят замасленные фуражки, и старые железнодорожные кители с отставшими серебряными крылатыми колесами, и фуражки французского покроя, высокие, круглые, такие давно никто не носит, — отец Франтишка надевает их, когда идет кормить кроликов, перебирать картошку или в коровник, где он по воскресеньям помогает жене. И висят здесь ее выцветшие, застиранные голубые халаты, старенькие платки с бахромой и без. А под фестонами этого тряпья выстроилось на полу не меньше десятка пар обуви. Среди фетровых и резиновых сапог, среди сандалий и полуботинок Франтишек узнает свои, узнает старую обувку братьев; все это стоптано, но выбрасывать жалко — в том мире, каким его знают родители Франтишка, нет такого бедняка, чтоб не отыскался еще беднее, который с радостью пройдет хоть одну версту, да в сухих башмаках.

Франтишек видит все помещения дома сразу и каждое в отдельности. И, взяв за локоть Роже, он спрашивает:

— Бывало у тебя так, что вот попал ты в незнакомое место, а все там кажется тебе почему-то знакомым? Или вот на собраниях: докладчик говорит о событии, которое случилось только вчера, а у тебя такое чувство, будто ты давно об этом знаешь?

Роже с живостью подтвердил.

Тут их заметил отец Франтишка. Пьет он вообще немного, поэтому алкоголь действует на него скорее благотворно, приводит в хорошее настроение и внушает непоколебимую уверенность, что все идет как надо, все люди славные ребята и до могилы верные друзья. На лице отца блуждает глуповатая улыбка, взгляд у него отсутствующий. Неверной рукой наливает он золотистую наливку в стаканчики из-под горчицы, сует их сыну и племяннику. Затем с размаху чокается с ними, бормоча:

— Ваше здоровье…

Эти слова он повторяет и после, при очередных глотках, уже ни с кем не чокаясь, а так просто, для себя.

Роже и Франтишек потягивают наливку — Франтишек сначала недоверчиво, но она действительно хороша, и он постепенно входит во вкус. Оба парня, смакуя наливку, наблюдают суету в доме.

Пол еще не настелен как следует, его наспех покрыли неодинакового размера кусками пластика, которые, как это ни странно, подошли друг к другу впритирку. На дворе грязно — по этой причине на пол положены мешки, а так как день-то исключительный, новоселье, то и мешки праздничные, с надписями, от которых веет далекими странами: «Österreich», «Hungaria», «Canada».