Окраина - [97]

— Кажется, шестнадцать. Или пятнадцать?

Какой контраст между бегущими годами и неподвижно простоявшей мебелью! Но мать иначе поняла причину нерешительности сына:

— Ах, где могли бы мы уже быть, если б не приходилось то и дело возвращаться!

Как ни странно, не брызжет оптимизмом на сей раз и тетка:

— Весь век начинаем сызнова, и всякий раз на пустом месте!

Дядя нервно распутывает лямки, притворяясь, будто думает только о деле. Распутав, сердито бросает лямки к ногам Роже, тетке же говорит:

— У тебя есть все, о чем ты мечтала всю жизнь. Чего ж тебе еще хочется?

Ответ тетки поражает простотой:

— Быть помоложе. В конце концов все действительно складывается хорошо, только жизни-то остается все меньше…

Дядя махнул рукой, как бы говоря, что у него другие заботы, но и он явно поколеблен в своей решительности. Он уже не командует, он, скорее, советуется с сыном и племянником, что да как делать. Жена напомнила ему, что он стареет, и дядя не хочет показаться к тому же еще и смешным.

Переселение и здесь не возбуждает особого любопытства. Столько вещей уже стронуто со своих мест, так почему бы в бывшей варне не стоять под огромным термометром — швейной машинке, под железной винтовой лестницей — кухонному буфету, а под часами с разбитым циферблатом — супружеским кроватям?

Вещи эти занимают до жалости мало места в кузове грузовика. И вдруг становится непонятно, зачем надо было переть эту малость из Судетской области в монастырь францисканцев, а потом из ликвидированного монастыря в ликвидированный пивной завод. При виде этих предметов, таких одиноких в углу просторного кузова, родители Франтишка, он сам и его двоюродный брат, тетка с дядей и Псотка напрасно ищут ответа на этот вопрос. Да что! Они-то, пожалуй, ответ найдут; но в скором времени все швейные машинки, буфеты и супружеские кровати, сколько их где есть, займут свои постоянные места в кухнях и спальнях, и тогда таких вопросов возникать больше не будет. Если же и возникнут, их отведут как беспредметные.

Посему с этого момента — тсс, чок-молчок, рот на крючок. Отец Франтишка навешивает тяжелый замок на зеленые двери с поцарапанной табличкой, на которой уже с трудом можно разобрать буквы: «ВАРНЯ». Замок щелкает, звякает ключ, опущенный в карман.

Машина тронулась, и тут-то и выяснилось, как удачно, что за мебелью поехали все: по крайней мере есть кому придерживать вещи, которые валились с боку на бок и, чего доброго, побились бы окончательно. Но за картошкой, углем и кроличьими клетками отправляются уже только Роже и Франтишек. То ли дядя считает ниже своего достоинства такую нетворческую работу, как наваливать мешки с картошкой на кучу угля в кузове, то ли он полагает, что совет опытного человека неоценим, когда надо расставить мебель в квартире.

Перевозка угля, дров, кроликов и впрямь работа грязная, долгая и нетворческая. Франтишек понемногу начинает нервничать, потому что, как мы знаем, на этом его воскресный день далеко не кончается. Вечером, когда все перевезут, когда расставят мебель и застелют постели, дядя возьмет откупоривать одну за другой бутылки наливки из шиповника. Они с теткой привезли этих бутылок, сколько в состоянии были взять вдвоем, а наливка — добрая, крепкая, сделанная по заграничному рецепту. К тому времени, как они начнут петь под патефон и уверять друг друга, что нынче рабочему живется несравнимо лучше, чем прежде, Франтишек будет уже шагать по глинистой полевой тропинке, которая соединяет завод, где он работает, с деревней, где он живет.

А угля не убывает, и Франтишек каждые пять минут решает все бросить, сбегать переодеться да попереть на станцию: у него ведь давно нет ничего общего ни с этим углем, ни с мебелью, ни с новостройкой. Но так как все это в последний раз и от жизни, которую он собирается устраивать по собственному разумению, его отделяет только черная черта, образуемая угольной кучей, несколькими мешками картошки да дубовыми поленьями, он яростно орудует лопатой, шатаясь, взваливает на плечи мешки и таскает в охапке дрова — только бы скорей уничтожить связь с прошлым. Когда это ему наконец удается, он залезает вместе с Роже в кузов, и оба с удовлетворением провожают глазами старый, скорчившийся, словно выглядывающий из-за угла Уезд. Чтоб не задерживать и не нервировать шофера лишними простоями, парни разгружают мешки, не входя в дом. Потом Франтишек дает шоферу пятьдесят крон на чай, сказав Роже:

— Из чувства порядочности я не могу даже попросить, чтоб родители мне эти деньги вернули.

Роже хотел возразить, но Франтишек махнул рукой:

— Дело не в деньгах, их у меня хватает. Это так же верно, как то, что я ни в одну субботу, ни в одно воскресенье не высыпался. Родители, видно, воображают, что у меня крылья и я могу летать с севера на юг, как ласточка.

Это он говорит уже в подвале, где они вместе с Роже убирают на место уголь, дрова и картошку, набросанные как попало через подвальное окно.

Роже до того изумлен, что даже лопату откинул:

— Разве сам ты здесь не будешь жить?!

— Нет.

— Почему? Места хватит на две семьи!

— Потому что работаю в другом городе.

— Уволься.