Окопов. Счастье на предъявителя - [49]

– Если не испугается?

Макар Анисимович усмехнулся и встал.

– Ежели не испугается, из второго ствола стреляй прямо в сердце и сразу ноги уноси, если сможешь. Подранок вдвойне опасен. Все. Идем спать.

Мерно стрекоча мотором, плоскодонная лодка неспешно скользила сквозь полосы утреннего тумана, стелющегося над водой. Спереди в темном зеркале реки отражались обрывистые берега, поросшие лесом, серый туман и предрассветное небо с остатками звезд, а позади безупречное их отражение изламывалось отчетливым клином небольших волн, бегущих от лодки к берегам, за ними вода искрилась поднятой рябью и дальше опять успокаивалась, беспристрастно отражая окружающий мир. Какое-то незнакомое чувство овладело, и он никак не мог понять, что это. В этом чувстве намешалось: и нетерпеливый азарт искателя, после трудных поисков вплотную подобравшемуся к своей цели; и корыстное предвкушение куша, который ему сулило это предприятие; и страх перед этим диким краем; и любопытство; и благоговейное восхищение красотой этих мест. Было еще другое, гораздо более сильное. Ощущение почти безграничной свободы. Свободы от цивилизации с ее условностями, от людей, от быта, от работы, от обязанностей. Если бы он не был связан целью, к которой направлялся, то его свобода сейчас была бы абсолютной. Однако, чувство свободы, поначалу восторженное, не долго владело им. Проплывающие мимо пейзажи скоро приелись. За каждым новым поворотом реки все те же лес, скалистые обрывы, да редкие утесы. Позабавил только медведь, которого он издалека, поначалу, принял за человека. Тот стоял на задних лапах в воде, вытянув морду в его сторону. Когда оставалось метров пятьдесят, медведь развернулся, большими прыжками выскочил на берег и, проворно вскарабкавшись по обрыву, скрылся в лесу, по ходу навалив кучу. Выходило, не так страшен медведь. Тот сам его боялся.

К полудню стала ныть спина, затекли ноги и сидеть стало больно. В узкой лодке на жесткой банке не очень то и развалишься. Можно было сидеть только в одной позе, не боясь опрокинуться. К тому же, становилось жарко. Однако, куртку никак не снять. Вездесущие комары моментально принимались кусать незащищенные места. Чтобы как-то размять тело, решил каждые два часа делать остановки по десять минут. После этих остановок легчало на полчаса, а потом опять ноющая спина, затекшие ноги и отсиженная задница. Время, как и лодка, ползло медленно. Порой казалось, оно вообще прекратило свое движение. Выбранные ориентиры, будто издеваясь, никак не жели приближаться. Он уже проклинал эту бесконечную реку с ее берегами и утесами.

К вечеру, когда тени от деревьев дотянулись до противоположного берега, от чего лес с одной стороны казался черным, а с другой –ярко светился красноватым светом заката, когда его одеревеневшее тело уже не чувствовало где именно болит, потому что болело везде, за очередным поворотом, прямо по курсу над далекими вершинами деревьев в дымке показались две вершины. Одна, действительно, напоминала колпак, а другая – скорее не тюбетейку, а благородный купол обсерватории. Вот он, финиш. Когда его видишь, открывается второе дыхание, появляются силы, которых уже не должно остаться, и оживает тело, а боль притупляется.

Уже в сумерках он вытащил лодку на каменистый плес возле двух ручьев, которые, бурля и пенясь меж камнями, с шумом впадали в большую реку. Сил хватило только чтобы найти место для ночевки, поставить палатку и перенести туда вещи. Ни о каком костре уже не было и речи. Местных комаров, к вечеру совсем озверевших, дорогой немецкий репеллент ничуть не отпугивал. Они без зазрения совести садились на обильно спрыснутую из баллончика кожу и, лишь немного поморщившись, больно кусали. Видать, немецкая отрава на наших не действовала. Впрочем, чему тут удивляться? Даже в наглухо застегнутую палатку эти пронзительно зудящие твари как-то умудрялись забираться. Тем не менее, он испытывал блаженство. Поужинав банкой тушенки, растянулся в полный рост в палатке, в спальном мешке, давая расслабление одеревеневшему за день телу. Его ничего не беспокоило, лишь внезапные редкие звуки ночного леса заставляли нащупывать в темноте холодную сталь ружья, проверяя, на месте ли оно.

Проснулся от ярких бликов солнечных лучей, пробивавшихся сквозь листву, образующих на пологе палатки причудливый колышущийся узор. Вставать не хотелось, но не от лени, а от того, что боялся разочарования. Он был в паре километров от озера Борода. Мысль, что, вдруг, все впустую, тревожила его с самого начала путешествия. Но эту мысль заглушало гораздо более сильное чувство. Надежда. Пока он не добрался до озера, оставалась надежда. Когда доберется и увидит, что в нем ничего нет или есть, но не то, на что рассчитывал, тогда надежда умрет. Не хотелось так скоро расставаться с надеждой. Поэтому и не спешил. Не спеша вылез из палатки, умылся, оделся, развел костер, приготовил еду, плотно позавтракал, свернул палатку, сложил рюкзак, и только тогда двинулся в путь по руслу бурного ручья, который, как предполагал, вытекал из озера.

Не прошло и часа, как он увидел его. Сначала сквозь сплошную чащу деревьев появился просвет. Потом другой, третий. Стена леса стала разрываться, и в разрывах заблестело. Он вышел на отлогий берег озера, окруженного лесом. Длинное и узкое, оно вытянулось дугой приблизительно на два километра. На противоположном к нему берегу, над водой, на всю длину нависал скалистый обрыв метров пяти высотой. С его же стороны берег был настолько низкий, что издали казалось, прибрежные деревья росли прямо из воды. Озеро выглядело мрачноватым, даже зловещим. Наверное, от того, что оно находилось в сплошном кольце леса и отражало в своих темных водах, не небо, а скалистые берега да темно-зеленые кроны. В дальнем конце озера с обрыва меж камней срывались десятки белых струй водопада, от чего, действительно, он напоминал косматую седую бороду. До этого водопада более полутора километров, однако, его шум с такого расстояния был отчетливо слышан.