Око за око - [2]

Единственной дорогой вещью в доме был мраморный канделябр в виде вазы, купленный хозяином полмесяца назад в лавке римского торговца.

… В тот день, засидевшись в харчевне, Эвбулид явился домой навеселе и прямо с порога заявил жене:

— Радуйся, Гедита, с этого дня мы начинаем новую жизнь!

— Этого нам только не хватало… — проворчала Гедита и с укором взглянула на мужа. — Дети голодные, а ты тратишь деньги на вино. Небось, еще и угощаешь своих друзей, любителей выпить за чужой счет…

— Глупая женщина! Я говорю правду! — воскликнул Эвбулид. — У нас теперь есть своя собственная мельница!

— А может, новый дом или земельный участок за городом?

— Будет тебе и участок! И новый дом, и дорогая мебель с фигурными ножками. Все будет! Но сначала нам принесут целую гору денег, которую я одолжил у одного оч–чень важного и хорошего человека!

— Иди спать, Эвбулид! — не поверив ни одному слову мужа, устало посоветовала Гедита. — Да, и когда принесут эту гору денег, не забудь предупредить, чтобы сняли обувь за дверью…

Однако Эвбулид, вопреки обыкновению, не спешил на свою половину. Хитро прищурившись, он вытянул вперед руку, которую до этого держал за спиной, и показал канделябр.

— Значит, не веришь! А это тогда что?

— О, боги! — всплеснула руками Гедита, глядя на вырезанное в центре канделябра изображение Гелиоса, мчащегося в своей колеснице. Белые лошади, бог в лучистом венке, разные животные, страшные скорпион и рак на его пути были, словно живые. — Неужели в Афинах есть еще люди, которые могут позволить себе такую роскошь?..

Гедита проворно вытерла руки о край хитона, осторожно дотронулась до розового мрамора. Камень был нежным и гладким, как кожа ребенка. Подняла на мужа недоуменные глаза:

— Откуда это?

— Из самого Рима!

— Тебе дал его на время кто–то из твоих римских друзей? Надолго? Хорошо, если на весь завтрашний день, чтобы дети смогли вдоволь налюбоваться им!..

Загадочно усмехаясь, Эвбулид поставил канделябр на столик, закрепил на подставках–лепестках три бронзовых светильника, залил их маслом и поднес поочередно к каждому раскаленный уголек.

Весело затрещали фитили. Яркие язычки пламени наполнили комнату непривычно ярким светом.

— Как красиво… — прошептала Гедита.

— Еще бы! — важно заметил Эвбулид. — Ведь я купил этот канделябр как символ нашего будущего богатства. И, зная твой несносный характер, как доказательство того, что я не лгу!

— Так он — наш?!

— Так же, как и этот твой заплатанный хитон!

— И, значит, мельница с целой горой денег…

— Мельница и двенадцать мин!

— … правда?!

Всю ночь Эвбулид не спал, обсуждая с женой, как счастливо они заживут, когда мельница начнет приносить им доход. Это уже не остатки от наследства умерших родителей и не жалкие пособия государства, которые едва позволяли сводить концы с концами!

Эвбулид быстро успокоил Гедиту, что долг — дело обычное, многие афиняне теперь прибегают к его помощи, чтобы вырваться из нищеты, и она мечтательно шептала:

— Первым делом соберем приданое для Филы! Девочке скоро двенадцать лет, еще год–другой, и пора будет замуж.

— Выдадим ее за богатого афинянина!

— Богатого и красивого, а еще — умного: пусть будет счастлива!

— Диоклу справим новую одежду. Стыдно смотреть на него: парню двенадцатый год, а он ходит в лохмотьях!

— Клейсе — красивую куклу…

— Тебе — дорогой отрез на хитон2 и рабыню по хозяйству!

— А твой римский друг не обманет? — вдруг испугалась Гедита. — Не передумает?

— Квинт? Никогда! Это ведь бывший римский центурион3, а они умеют держать слово! — засмеялся Эвбулид и торопливо зашептал: — Он уже дал мне сегодня сто драхм. И дал бы еще, да больше у него при себе не оказалось. Но он пообещал, что остальные через полмесяца принесет его раб!

— Как это было бы хорошо…

Наутро Гедита первым делом поспешила к жене соседа Демофонта поделиться радостью. Но та неожиданно огорчила ее.

Целый час она рассказывала о жертвах ловких ростовщиков, окончательно разорившихся или даже проданных в рабство, обещала подробно разузнать все о мельнице и о римлянине и так напугала Гедиту, что теперь та смотрела на монеты с нескрываемым ужасом.

Несколько раз она порывалась остановить мужа и просить вернуть эти деньги, пока не поздно. Но унылый в последнее время голос Эвбулида был таким ликующим, а всегда озабоченное лицо его излучало столько радости, что готовые уже сорваться слова замирали на языке.

И Гедита, чтобы удержать слезы, только крепче прижимала к губам край хитона.

… — Сто шестьдесят три, сто шестьдесят четыре, — словно почувствовав ее состояние, улыбнулся жене Эвбулид. Подмигнул сыну: — Сто шестьдесят пять!

Диокл, худой и юркий, как все дети Афин в его возрасте, мигнул в ответ сразу обоими глазами и снова впился в серебро восторженным взглядом.

Фила зевнула в кулачок и украдкой оглянулась на дверь гинекея, где ее ждала давно уже остывшая постель.

Пятилетняя Клейса, укутанная в обрез старого плаща–гиматия, наклонилась к глиняной кукле и стала тихонько напевать, баюкая ее.

— Диокл, не ослепни! — посмеивался подмечавший все вокруг Эвбулид. — Фила, так ты все свое приданое проспишь! Армен, а ты что — тетрадрахму решил проглотить?