Око тайфуна - [33]

А если не договоримся теперь, когда бомба есть и у нас, и у них? Что тогда будет?

«Письма мертвого человека».

А как договориться, если даже пережившие войну не в состоянии найти общий язык? Тогда, может быть, именно в этом и есть главная задача ученых, писателей, художников? Договориться! Найти способ договориться. Поначалу хотя бы друг с другом!

Мы вновь возвращаемся к повести. Измученные, потерявшие всякую надежду жители планеты ждут от Мальчика чуда. Они верят, что он уведет их из бункеров в незатронутую войной страну. Даже премьер-министр верит, хотя ему доподлинно известно, что таких стран нет. И не может быть.

Они встречаются. Все люди и Мальчик. Но тот, кто в военной форме, в чудесах не нуждается. Девочка, единственный человек на этой умирающей планете, который попытался что-то понять, прикрывает Мальчика своим телом и падает раненная. Тогда толпа убивает военных. И опять льется кровь.

«Видите, — отчаянно кричит Мальчик. — А ведь мы еще не спасение. Мы просто не врем! Когда спасение придет — вам снова захочется стрелять… Это ведь так легко! Повзрывать все мосты через пропасть, а потом развести руками — пропасть, некуда идти!»

…Повесть называется «Первый день спасения».

Глава 4. Безвременье

— У кого поднимется рука на красоту? Разве люди могут обидеть дитя, растоптать цветок оскорбить женщину?

— И дитя, и цветок, и женщину?

И. Ефремов

— …мы все проклятые. От проклятья-то не уйдешь, как вы понять не можете, это же всякий знает.

А. и Б. Стругацкие

До сих пор мы рассматривали произведения, посвященные будущему. Коммунизм «Мотылька и свечи», тайный фашизм «Доверия», гибель человечества в «Первом дне спасения» — это лишь варианты, более или менее правдоподобные. Статическое описание общества неисторично, а потому абстрактно. Правда, экстраполируя, пусть даже и произвольно, современные тенденции в будущее, мы, по крайней мере, видим, чего бояться и на что надеяться… Но сколь убедительными ни казались бы результаты подобных мысленных экспериментов, их легко обесценить. Достаточно обвинить автора в несистемном подходе: откуда он взял, что рассматриваемые им факторы будут преобладать? Почему не противоположные? А разум человечества, его добрая воля? Такие рассуждения успокаивают, и фашизм «Доверия» становится моделью. Точной, самосогласованной, но не имеющей к нам прямого отношения.

Вот почему главной задачей литературы является исследование современности. Только оно способно стать фундаментом футурологических концепций, превратить их из произвольной игры умов в прогнозы, которые нельзя ни замолчать, ни опровергнуть.

О нашем времени повесть Вячеслава Рыбакова «Дерни за веревочку» и роман «Очаг на башне».

Произведения эти трудно сопоставимы, потому что роман написан более умелым и опытным автором. Почти начисто исчезли в нем недостатки, свойственные ранним книгам В. Рыбакова. Нет ни бессодержательных первых глав, ни чужеродных эпилогов, вроде совершенно неуместного в реалистическом повествовании выступления делегата Земного Восточно-Азиатского Исторического Центра на II конгрессе хроновариантистов, которым заканчивается «Дерни за веревочку».

Тем не менее, две книги, разные по жанру, объему, уровню литературного мастерства, оказывают почти одинаковое психологическое воздействие. Вот почему я буду рассматривать роман «Очаг на башне» и повесть «Дерни за веревочку» совместно.

Я говорил уже, что главной заслугой Вячеслава Рыбакова считаю честное и беспощадное изображение реальности восьмидесятых годов. Портрет мира — это всегда триптих: общество, отношения, люди. Глава «Безвременье» посвящена обществу.

Законы общественного развития столь же точны и незыблемы, как и законы природы. Любая физическая система стремится прийти в состояние с минимальной собственной энергией. Так же ведет себя система социальная. Каждый шаг к нормальной организации общества, к человечности и любви требует огромных усилий. А обратное движение осуществляется само собой.

Мы говорили уже о ростках фашизма в таком благополучном на первый взгляд обществе «Доверия». Теперь речь пойдет о фашизации нашего мира.

Я прошу понимать меня буквально. Я знаю, сколь опасна терминологическая путаница и злоупотребление понятиями. Слово «фашизация» употребляется в данной статье в своем обычном значении.

Впервые вопрос о социальной опоре фашизма и его характерных особенностях — мнимо революционной теории и террористической практике — был поставлен в июне 1923 года в докладе Клары Цеткин на третьем пленуме ИККИ. Но даже спустя десятилетие не было выработано марксистского определения этого социального явления. К очень узкому пониманию термина «фашизм» приводила формулировка И. В. Сталина: «Фашизм у власти есть открытая террористическая диктатура наиболее реакционных, наиболее шовинистических, наиболее империалистических элементов финансового капитала». Несколько расширил трактовку этого понятия Седьмой Конгресс Коминтерна: «Наряду с интересами реакционнейших групп монополистического капитала, фашизм также представляет интересы реакционных помещичьих кругов, военной или монархической верхушки, а в отдельных случаях — даже купечества». Конгресс подчеркнул также, что сердцевину фашистской идеологии составляет воинствующий национализм, шовинизм и расизм, что эта идеология способна влиять на широкие массы трудящихся, превращая их в свое слепое и послушное оружие. Коммунисты-ИККовцы понимали, что фашизм — сочетание средневековой реакции, шовинизма и человеконенавистничества — явление не случайное. Подчеркивалась опасность фашистского тезиса о «примате государства». Указывалось (Георгием Димитровым) на необходимость идеологической борьбы с фашизмом.