Око Марены - [89]

К тому ж терять-то уж ему нечего было, потому и осмелел он. А ежели есть что, тогда как? И вообще, сказка – она хороша, ежели ее лежа на теплой печи слухать. Нешто на самом деле тот же князь свого слугу изобидит? Когда такое случалось, чтоб ворон ворону глаз выклевал? Волки, они завсегда дружной стаей по лесу ходят, тем и сильны.

Ныне же сызнова Гремислав объявился. Дескать, за княжичем малолетним приехал, коего князь Константин зрить жаждет. А у самого взгляд недобрый. Волчий взгляд. Ну, одного княжича к братцу его Глебу свезли уже – вестимо, чем дело кончилось. Так что дите малолетнее выдавать никто не восхотел. А как откажешь, коли сам Константин велит? Ныне Гремиславу еще можно на порог указать – благо, что один прикатил, а ежели завтра рязанский князь многотысячную рать пришлет – тогда что делать?

Тут же нашлись горячие головы. Стали вести речи крамольные, что подниматься надобно всем миром и Ляксандру-княжича никому не отдавать. Попробовали их старики урезонить, что, мол, еще неведомо, по какой такой надобности в столицу княжеску его кличут – может, за добром, но тут сам Гремислав масла в огонь подлил. И в грехах прошлых покаялся, и поведал ошеломленным прончанам, что Константин задумал с дитем сотворить. Потому и послал одного Гремислава, чтоб разговоров опосля помене было. Да не просто поведал – кулаком в грудь себя стучал и сказывал, что, может, он сам и злыдень несусветный, но такого черного греха на свою душу не примет, а посему разругался с князем напрочь и вон подался. Прончанам же поначалу не открылся, потому как думал, что здеся овцы безгласные, готовые стоять покорно и ждать, пока у них все стадо вырежут, а они вона каки – богатыри былинные. Да с такими молодцами, да супротив них…

И невдомек было горожанам, что в промежутке между сбором дани и до того времени, как он сызнова у них объявился, много воды утекло. И не потому его опала постигла, что он княжича малолетнего убивать отказался. Иная причина была. Аукнулось-таки ему сластолюбие непомерное. Добрался все ж таки дедок до Рязани стольной. Сторожко он к ней шел, все больше окольные пути выбирал, так что когда Гремислав спохватился и погоню послал вдогон – ни с чем она воротилась.

Да и в Рязани нашлись добрые люди, подсказали, когда лучшей всего к князю в ноги бухнуться, чтобы Гремислав со товарищи перехватить не сумел. И лучшей всего не в столице такое учинить, а поймать князя, когда он в Ожск али Ольгов наведается. Так дед и сделал.

Немедля учинив судебное разбирательство, Константин заставил дать обвиняемому Библию, но тот, положив руку на священную книгу, громко и прилюдно поклялся, что не повинен в изнасиловании, да и брата девушки убивать вовсе не хотел – тот сам набросился на меч, который дружинник выставил перед собой, пытаясь защититься от юного безумца. Старик только плакал, онемев от такой чудовищной лжи, но сделать было ничего нельзя. Расклад был равный – слово дружинника против слова старика.

И вот тогда-то из рядов хмуро переговаривающихся меж собой воинов выступил Любим.

– Я видок, – смело заявил он и начал рассказывать, где именно Гремислав завалил девку, как выглядел этот тенистый овраг и какие колючие кусты терновника росли неподалеку. Именно они и стали помехой для убегающей от насильника девки, цепко ухватив ее своими колючками за юбку и дав тем самым фору Гремиславу, который за эти несколько секунд успел добраться до беглянки.

Побледнев, обвиняемый начал было оправдываться, но Любим выкладывал доказательство за доказательством, одно весомее другого, и Гремислав выдал себя окончательно, истошно заорав:

– Но тебя же не было там! Не мог ты видеть всего этого!

Окончательно доказав этим выкриком свою вину, княжеский дружинник был обречен, но тут к князю прошел бледный, но внешне невозмутимый тезка Константина, который с недавних пор возглавлял в отсутствие Вячеслава конную дружину. Склонившись к князю, он шепнул ему на ухо, что Любим в ближайшие две недели и впрямь не отлучался из Рязани и видеть ничего не мог. Стало быть, настоящий видок не он, а тот, кто пересказал Любиму все подробности лесного преступления.

Пришлось отложить судебное разбирательство на следующий день и попытаться в присутствии старого Сильвестра вытащить из молодого парня подлинную правду. Однако тот упорно стоял на своем, не желая выдавать подлинного видока. Сознался он уже ближе к вечеру и то лишь после того, как князь пригрозил, что выпустит насильника, оправдав его.

Попросив разговору с глазу на глаз, Любим поведал ошеломленному Константину, что на самом деле подлинным видоком был сам Гремислав, мысли которого им, Любимом, были слышны так же ясно и четко, будто он произносил их вслух. После нехитрой проверки, заключившейся в безошибочном чтении мыслей самого князя, Константин вздохнул и принял решение. Оно заключалось в том, что завтра вместе с Сильвестром и десятком дружинников Любим и Гремислав поедут на место преступления, дабы ни у кого не возникло ни малейшего сомнения в истинности слов видока и виновность одного из наиболее доверенных воев князя стала очевидной.