Окно с видом на площадь - [77]

Я вошла и направилась прямо в гостиную, где Кейт уже занималась уборкой. Глупо это или нет, но я должна была сдержать слово, данное Эндрю. Поэтому я собрала подарки и отправилась вверх по лестнице в комнату Лесли.

Глава 21

В моих руках было столько подарков, что, когда я подошла к двери комнаты Лесли, у меня не нашлось даже свободного пальца, чтобы постучать в дверь. Я позвала ее негромко, наполовину надеясь, что она спит и не услышит меня. Тогда я могла бы вернуть все, что было у меня в руках, обратно под елку со спокойной совестью, так как мне ничего бы и не оставалось делать. Я не верила, что поступаю правильно и что миссис Рейд отнесется благосклонно к моему поступку. И все же, если я хочу показать Эндрю, что не собираюсь следовать своему увлечению мистером Рейдом, я должна сделать это.

Слабый голос миссис Рейд попросил меня войти. Дверь не была заперта, я толкнула ее и вошла в полутемную комнату.

— Я принесла вам рождественские подарки, — сказала я. — Я подумала, что, может быть, вам было бы приятно, если они будут здесь, где вам удобнее развертывать их.

Она смотрела на меня пристально ничего не выражающим взглядом, и я почувствовала, что мне надо добавить еще что-нибудь.

— Вас так не хватало у рождественской елки сегодня утром, — проговорила я, раскладывая подарки у нее на кровати. — Я надеюсь, что вам лучше.

Она оставалась безразличной, безучастной и безответной. Несмотря на роскошь, эта комната в полумраке казалась ужасно мрачной и тоскливой. Отсутствие воздуха и света, конечно, влияло на состояние женщины, лежавшей в постели.

— Вы мне позволите раздвинуть портьеры? — спросила я ее.

— Делайте, как хотите, — ответила она, не проявляя никакого интереса.

Впустив свет позднего утра в комнату, я налила ей чашку свежего чая из уютно укрытого чайника, поставленного возле кровати, и помогла ей сесть. Она не сопротивлялась и стала пить чай маленькими глотками, мрачно наблюдая за мной из-за края своей чашки.

Темные круги лежали у нее под глазами, на лице не было следов пудры, на щеках не было румян. Безжалостный дневной свет выявил бледное, усталое лицо, и я заметила наметившиеся тонкие линии у внешних уголков глаз и первые бороздки, проложенные постоянным одиночеством, вокруг рта. «К ней можно испытать жалость, — подумала я, — как это делает Эндрю».

Я подвинула подарки из того места, где они лежали в беспорядке в ногах, поближе к ней и весело спросила:

— Какой из них вы хотите открыть первым?

После минутного колебания она потянулась к ним и сделала выбор. Это был подарок от Брэндана.

Она прочитала карточку и отложила ее в сторону. Я не могла не увидеть первые слова надписи, сделанной уверенным, твердым почерком: «Моей обожаемой жене…»

Со свертком в руках она подняла глаза на меня:

— Почему вы это делаете, мисс Кинкейд?

У меня не было желания объяснять, что мне поручили сделать так или что я начала испытывать жалость к ней.

— Свертки выглядели такими одинокими под елкой, — ответила я.

И это было правдой.

Не выражая никакого интереса, она развязала ленту на свертке. В свертке оказалась большая плоская коробка с ярлыком ювелирного магазина Тиффани, и как только она дотронулась до коробки, крышка откинулась.

У меня перехватило дыхание. На прекрасном черном бархате, которым была обита коробка изнутри, лежал гарнитур из золота с рубинами и бриллиантами. Комплект включал ожерелье, висячие серьги и браслет. Я никогда не видала ничего более красивого и была немало удивлена, когда Лесли оттолкнула коробку в сторону и залилась слезами. Совершенно опустошенная, она рыдала, не скрывая слез.

Испытывая чувство ужаса, я поискала на ее туалетном столике носовой платок, обшитый кружевами, и подала его с некоторым беспокойством. Она прикладывала его к своим янтарным глазам, пытаясь остановить слезы, но все было напрасно.

— Вот всегда так! — плакала она. — Он думает, деньгами можно компенсировать пустоту! Когда-то я знала, что такое любовь. Когда-то у меня был муж, который обожал меня. Вот почему я знаю, что такое пустота.

Этот поток слов потряс меня не только смыслом высказанных слов, но и тем, что означал отказ от всякой гордости. Но если она потеряет свою гордость, у нее ничего не останется.

— На балу вчера вечером он подверг меня страшному унижению, — рыдала она. — Он не хотел даже сделать вид, что ему приятно мое общество. Не лучше было и во время поездки по Гудзону, когда он постоянно показывал, что я вызываю у него раздражение.

Я хорошо представляла себе, как Брэндан мог унизить женщину, если ему хотелось, и я не могла не испытывать чувства жалости к его жене. И он, конечно, был не тем, кто мог спокойно переносить в женщине бесконечные головные боли, подавленность и жалость к самой себе.

Она, вероятно, почувствовала, что мое отношение к ней стало мягче, и буквально ухватилась за это.

— Сядьте, мисс Кинкейд. Раз уж вы здесь, вы должны выслушать меня.

Я присела на край стула возле ее кровати, желая в душе оказаться где угодно, но только не в этой комнате, и обвиняя Эндрю в том, что он поставил меня в столь неловкое положение.

Ее слова полились неудержимым потоком: