Окна - [4]

Мы шли и смотрели под ноги. Я собирал камни: они казались красивыми, когда были влажными. В моей руке они высыхали и становились обыкновенными, и я выбрасывал их в воду, где они снова становились красивыми.

Потом нам стали попадаться большие рыбины с красным распоротым нутром. Мы подошли к рыбозаводу и перелезли через канаты, протянутые с берега прямо в море, туда, где виднелись большие стеклянные шары поплавков. На берегу у самой воды сидели женщины — наверное, у них был обеденный перерыв. Они говорили о чем-то и замолчали, когда мы проходили. Я обернулся, они смотрели нам вслед, и я — как будто сидел среди них — вдруг увидел, как мы идем по берегу, — в одинаковых костюмах защитного цвета, один пониже и старый, другой повыше и молодой…

Мы пришли к невысоким черным скалам — это была оконечность «Кавказа» — и шеф сел под скалой и стал молотком разбивать галечник, извлекать «квинтэссенцию праха». Я решил искупаться. Вода Оказалась не очень холодной, я заплыл подальше и крикнул оттуда: «Отлично!» — и, когда вышел на берег, еще раз сказал: «Отлично». Старик не выдержал и тоже стал раздеваться…

Я нашел длинный черный камень и лег на нем с таким чувством, как будто сам тысячу лет назад отломился от этой скалы и с шумом упал в мелкую зеленую воду прилива, и не надо теперь извлекать мысль — эта скверная манера из всего извлекать мысль. Я хотел бы стать рыбаком, жить здесь и все знать о море, и о рыбе, и о ветрах, и так же поднимать руку, как это делают они, приветствуя друг друга. Но вместо этого я был студентом университета, и зимой мне предстояло писать дипломную работу по литературе, а потом преподавать где-нибудь, всю жизнь на одном месте, и тогда уже окончательно никуда не поедешь, и от этого не уйти.

Да, я сознавал, что был испорчен литературой, старой, классической литературой, где герой возвращается домой после хорошей попойки с друзьями у цыган, и это состояние так знакомо, когда с рассветом, не торопясь, идешь по улице, и все спешат, для всех это уже «сегодня», а для тебя еще «вчера», и даже не «вчера», просто время остановилось, все, что было в тебе, отодвинулось далеко, и это хорошее состояние для того, чтобы вдруг пришла мысль, которая перевернет вей твою жизнь. Ты решаешь уехать на Кавказ и в стычках с горцами выяснить, чего ты стоишь и чего стоят все твои мысли о вечности, о любви, о смерти.

На Кавказе совершенно иная жизнь, ты совсем не имел о ней понятия, и тебе жаль твоих друзей, которые до сих пор не знают о ней. Однажды на охоте ты лежишь под деревом, и вдруг тебе становится смешно и непонятно, как ты мог раньше жить другой жизнью и даже находить в ней какую-то прелесть. Все твои прежние мысли, увлечения кажутся тебе недостойными тебя. И то, что теперь с тобой происходит, есть «нравственный перелом»…

Переломы бывают, когда какой-нибудь человек долго имел на тебя влияние, а потом ты освободился от него, или ты освободился от того, что было в тебе с детства и мешало прямо смотреть на вещи, или просто, когда ты долго жил в городе, среди книг, и вдруг взял и уехал далеко… Все это когда-то было с тобой и вряд ли еще повторится.

А теперь ты был обыкновенным «импульсивным психом». В «Ударнике» тебе попалась «Судебная психиатрия», и тут-то ты все узнал про импульсивных психов, про «неотчетливые побуждения (большей частью в молодом возрасте)» и «состояние неопределенного напряжения, которое в поисках выхода чаще всего приводит к импульсивному бродяжничеству». Ты узнал, как «влечет в другие места, и при этом игнорируются материальные удобства, профессиональные интересы, личные привязанности». Да ты и раньше знал, как это бывает, только не знал, как это называется.

И вместо того чтобы ездить здесь, ты мог бы спокойно сидеть дома («материальные удобства»), не торопясь, писать дипломную работу («профессиональные интересы»). Ты вообще мог бы давно кончить институт, если бы не ушел тогда с первого курса и не скитался целый год по Сибири…

Когда перестанешь метаться, спрашиваешь ты себя, и в один прекрасный день тебе вдруг кажется, что это не возрастное, что так будет всю жизнь. И тебе немножко страшно, потому что, хотя нигде и не написано, сколько раз можно бросать институт, ты сам чувствуешь, что хватит. Но тебе еще дороги твои кризисы, и переломы, и неожиданные путешествия, и вот ты опять ездишь по Востоку — в последний раз, как сказал себе — и ждешь перелома или просто какой-то ясности насчет своей будущей работы и жизни. Ничего пока не было ясно. Ясно то, что ты думал, считал себя наследником великих романтических традиций, но ты просто «импульсивный псих». Так это теперь называется…

И если перелом вездесущ и непроизволен, почему бы ему не произойти сейчас, пока ты лежишь на камнях, а шеф неторопливо бродит по берегу в поисках раковин? Ты следил, как он разгребает гальку и водоросли длинной рукояткой своего молотка. Старость, понимающая в неторопливых движениях… Было у него когда-нибудь состояние «неопределенного напряжения»? Были у него кризисы и переломы? И долго ли он метался, прежде чем успокоиться? И вообще, было ли у него так, как это бывает, когда уступаешь набегающему времени по маленькой песчинке из той скалы надежды, что стояла нерушимо на заре твоей юности, в твоем «меловом периоде», и наступает момент, когда ты уже не можешь надеяться и скажешь себе с молодым отчаянием, что ты не будешь