Окна - [2]

Он рано ложился спать, а я еще выходил на улицу и гулял по поселку, неуютному, построенному без всякой планировки — видно, что рассчитывали жить здесь не всю жизнь. А, по-моему, здесь и месяц прожить было бы трудно — среди невысоких холмов, за которыми другие такие же холмы, и ручьи в распадках, и отвалы породы вдоль ручьев, а по вечерам звонки в клубе, слышные на весь поселок. Я, по крайней мере, не мог бы…

Но мне нравились белые ночи. Никогда не мог я к ним привыкнуть… Первый раз я увидел белую ночь года три назад в Архангельской области, где тоже был с экспедицией. Тогда к еще пытался уснуть, вставал несколько раз, подходил, к окну, опять ложился, ворочался и, наконец, совсем встал и вышел. Я постоял на крыльце, и, помню, у меня было чувство, что надо вести себя очень тихо и двигаться осторожнее, чтобы не спугнуть чего-то, а чего, я не знал. Я тихонько спустился с крыльца и сел на нашем бугру. Внизу была речка, за ней деревни, а дальше невысокие северные угоры, поросшие лесом, и все было очень таинственно и напряженно, что-то происходило, и я не мог понять — что, и мне казалось, что люди в тех деревнях сейчас спят в неестественных, напряженных позах — их держит белая ночь…

Потом в этой тишине откуда-то взялся пьяный парень в белой рубахе, он шел вдоль улицы и пел, одну только фразу — «Пойдем, любимая моя, березкой полюбуемся…». Из проулка вывернулась телега, уставленная большими молочными бидонами, застучала по дороге и покатилась к лесу… Он побежал, догнал и сел. Он трясся на телеге, упершись руками в полок и свесив ноги, и все пел ту же фразу. Напряжение во мне исчезло, и я пошел спать…

Здесь, на Колыме, все было спокойней — может быть, просто я уже был спокойней. Свет переливался через сопки в наш распадок, и тоже было очень тихо, так тихо, что я не скоро услышал, как работает промприбор, километрах в двух отсюда вверх, по ручью.

Есть люди, которые спокойно переносят белые ночи и подолгу могут жить на одном месте — в «Ударнике», например. Да, я чувствовал себя спокойнее, чем раньше, но не настолько еще, чтобы жить здесь всегда. Да и не только здесь, а вообще на одном месте. Вот уже лет пять я ездил по стране с экспедициями. Первый раз уехал почти сразу после школы — только один семестр проучившись в институте. Из института меня не выгнали, сам ушел, объяснив всем, что ошибся в выборе профессии, да и сам в это веря. Друзья нашли мой поступок честным и мужественным, и мне самому хотелось думать, что это так, но в глубине души чувствовал я, что просто испугался. Испугался окончательности: вот стану инженером, — думал я, — буду работать на заводе и жить где-нибудь, всю жизнь на одном месте, и никуда уже не поедешь и ничего, кроме этого, не увидишь… Год я работал в Сибири, потом вернулся, снова поступил — уже в университет, — но теперь каждое лето устраивался в экспедиции, всякий раз забираясь все дальше на Восток и Север. И все места, где я бывал, подсознательно оценивал с точки зрения, как буду здесь жить всю жизнь, и не находил такого места, пока не понял, что дело не в местах, а во мне самом: просто еще не успокоился, не наездился, не нагляделся… Оттого-то и присматривался к шефу и нравился мне он, как моя противоположность, вернее, итог, к которому я должен стремиться — невозмутимость и сосредоточенность человека, познавшего жизнь и занимающегося теперь своим делом…

В воскресенье мы уехали в Сусуман. Отсюда мы собирались вернуться в Магадан, по дороге заехав на озеро Джека Лондона. Я давно мечтал там побывать. Я не знал о нем ничего, но мне нравилось название… Но на почте в Сусумане шефа ожидала телеграмма из института: «Не увлекайтесь севером». На трассе работал еще один отряд, а нам предлагалось осмотреть Охотское побережье. Старик тут же хотел лететь в Магадан, но самолета в этот день не было. Тогда-то мы и сходили на эту сопку, а возвращаясь, перешли какое-то болото и попали прямо в парк.

Это были такие же дикие заросли, как те, сквозь которые мы только что продирались, но здесь были расчищены аллеи и стояли скамейки. В кустах, по обеим сторонам дорожек, просвечивала вода. Был воскресный день, и в парке гуляло много народу. Одолевали комары, но никто не обращал на это внимания. На стадионе играли в футбол. Рядом в ларьке продавали пиво. Болельщики брали пиво и отходили с ним на скамейки. Они пили его, не торопясь, прямо из бутылок и следили за игрой.

Мы тоже взяли пива и сели на скамейку. Бутылки поставили посередине. Вскоре на поле забили гол, и все заорали. Какой-то парень рядом со мной кричал: «Жми, дави!» Потом он повернулся ко мне и спросил: «Видал?» Вскоре забили ответный, и он снова кричал: «Дави!» и снова спросил: «Видал?» На могучей руке у него была татуировка: холмик с крестом и подпись «Я буду спать спокойно». Но это был здоровый парень, и «спать» он, видно, собирался не скоро. Он уже хорошо выпил, и ему было все равно, кто там выигрывает, на футбольном поле.

— Из Магадана? — спросил он.

— Из Москвы, — сказал я.

— По этому делу? — он кивнул на геологический молоток.

— По этому…

— Здесь все по этому делу. — Он засмеялся. — Я сам здесь