Окна, открытые настежь - [34]

— Я две ночи не спала, — жалобно говорит Аннета, все еще стоя у порога.

— Проходите, пожалуйста. Здесь сквозняк. А у меня радикулит, — сухо говорит Микола Саввич и пропускает Мирошник в комнату.

— Позвольте мне пересдать… Честное слово, я подчитала…

— Ах, «подчитали»?! — за одно это ненавистное слово Микола Саввич готов вторично поставить ей двойку. — А что именно вы успели «подчитать», если не секрет?

— Все, все успела, — бодро врет Аннета. — Анри Барбюса «Огонь», Ромена Роллана «Жана Кристофа». (Те главы, что в программе.) Ну и, кроме того, «хвосты».

— Кто же из тружеников пера значится у вас под этой, гм, зоологической рубрикой?

Аннета молчит.

— Какие «хвосты» вы «подчитали»?

— А-а? «Хвосты»? Например, «Отца Го́рио»…

— Горио́, — поправляет ударение Микола Саввич.

— Да, «Горио́». И… «Мадам Бовари» Флобера… Она еще отравилась в конце…

— Послушайте, Мирошник, — говорит Микола Саввич со стоической кротостью человека, теряющего остатки терпения. — Как не стыдно вам приходить к преподавателю на квартиру и отнимать дорогое время, если вы опять ничего не знаете. И почему вы избрали филфак? Почему не стоматологический институт? Не радиолокационную академию? Не курсы кройки и шитья? Ведь вы все равно ничего нигде не знали бы.

Аннета смотрит на него большими глупыми глазами и сочувственно кивает головой. И всхлипывает.

— Не смейте плакать! — топает Микола Саввич. — Это вам не поможет! (На самом деле боится, что поможет, — он не выносит женских слез.)

— Я вас прошу, — сдерживает рыдания Аннета. — Я дала маме слово, что не поеду этим летом в Сочи… Я все лето буду подчитывать.

— Избавьте меня от ваших «подчитываний», — прерывает Микола Саввич и старается не смотреть на заплаканную студентку. «Кто злейший враг науки? — спрашивает он себя саркастически и отвечает: — Сентиментальный экзаменатор! Бог с нею, — решает он вдруг, — хоть так, хоть этак, все равно замуж выйдет. Работать не будет». И ставит счастливой Аннете долгожданную тройку.

Микола Саввич стучит соседке:

— Софья Аркадьевна! Извините… Немедленно поищите где-нибудь в столе у вашего мужа папироску… сигарету… окурок… Я должен успокоиться: сейчас я совершил преступление — поставил двоечнице тройку, испугавшись ее слез.

— Как вам не стыдно! — кричит на весь коридор Софья Аркадьевна. — Из-за какой-то девчонки у вас будет инсульт!

Услышав непривычный шум, просунул голову в дверь еще один сосед, кузнец, по фамилии Ко́валь. Он лег спать после третьей смены, вдруг слышит… Скандал? Слава богу, не скандал. Эта квартира еще не слышала скандалов. Появился и Александр Матвеевич с лупой в руках (на радость дворовым филателистам, он помогает им находить редкостные марки).

— Чем отравлять организм никотином, — говорит поучительно Софья Аркадьевна, — лучше расскажите, как там наши птенчики отдыхают.

Микола Саввич еще раз читает вслух телеграмму, и Софья Аркадьевна, выслушав с умиленным лицом сообщение о недостаточном реализме моря, делает неожиданный вывод:

— Они очень подходят друг другу. Им необходима отдельная комната. И мы уже кое-что придумали.

— Вы же хотели с мужем посоветоваться? — осторожно предупреждает Александр Матвеевич.

— Во-первых, он в командировке, — пожимает плечами Софья Аркадьевна. — А во-вторых, вряд ли мой Яша будет против, если я — за.

Это заявление не требует доказательств, и все со вниманием слушают «квартирный проект». Семья Софьи Аркадьевны переселяется в комнату Александра Матвеевича. Их комнату, которая находится рядом с комнатой Письменных, отдают молодым. Александра Матвеевича поместят с Миколой Саввичем, поставив ему кровать за ширмой.

— А то, что мы потеряем на этом пару метров, — гордо заявляет Софья Аркадьевна, — это не имеет никакого значения.

— Вы… вы… знаете, кто вы? Здесь дело даже не в комнате, — говорит Микола Саввич, растроганный такой заботой.

— Здорово придумано! — хлопает его по плечу Коваль. — А моя Настя побелит. У них там что-то давненько не белили.

— Белить? Пхе! — кривит губы старая мать Софьи Аркадьевны, которая тоже вышла на шум. — Туда надо обои. Для молодых обои — это шик! Вот если бы еще подыскать с розанчиками…

VIII

Посреди ночи, сквозь сон, Виталия вдруг охватило чувство горькой утраты. Оно смутно напоминало ту, кое-как залеченную, но неисцелимую боль, которую он всегда ощущал, вспоминая об умершей матери.

Виталий проснулся, но еще несколько мгновений находился во власти этого смутного щемящего чувства. Открыл глаза, прислушался. И сразу же стало легко: рядом была его Женя. Виталий слышал ее немного прерывистое, как у ребенка, дыхание, ощущал тонкий запах волос, мог бы притронуться к трогательно худенькому плечу. Но он затаил дыхание и не шевелился, боясь спугнуть ее сон.

«А в душе-то я сентиментальный цыпленок, — подумал Виталий, не очень за это злясь на себя. — Даже такое самортизированное словечко, как «лапочка», наверное, показалось бы мне милым, если бы я его услышал от Жени».

За тонкой перегородкой (они с Женей окрестили ее «условной») похрапывала хозяйка, у которой они сняли эту «приморскую виллу».

Виталий не сдержался и хмыкнул: вспомнил, с какой таможенной бдительностью проверяла эта старушка их паспорта и, увидев, что у них разные фамилии, заявила: «Без загсовской справки не пущу».