Сашу Монича назначили на «Ладогу» третьим штурманом еще до аварии. В моринспекции сказали: «У капитана Шалова есть чему поучиться!»
Стояночные вахты очень несложные. Швартовы, трап, чистота на палубе. Но уже в первую вахту Монич получил замечание за то, что слишком поздно включил палубное освещение.
— Прошу запомнить мой девиз, — сказал капитан, — лучше раньше, чем позже.
Моничу нравилось, что капитан не кричит, но когда появляется на мостике, то работа идет быстрее. Все нравилось Моничу на «Ладоге». Жаль только, что ремонт предстоит. Хотелось дальних плаваний, опасностей, приключений, а впереди — безмятежная стоянка. И до плавания еще ой как далеко. Так думал Монич. Он не в силах был заглянуть в будущее даже на несколько часов вперед.
Монич стоял у трапа, шутил с вахтенным матросом Костей Броневым. Подружились матрос со штурманом сразу. «Ладога» — их первое судно, вместе стоят вахту. Окончил Костя весной школу, с трудом поступил на флот. На мир смотрел удивленными голубыми глазами, то и дело румянец вспыхивал на его щеках, не знающих бритвы. Матросы постарше не приглашали Костю в город на вечеринки. А тот и рад: смущал его девичий смех, ласково-насмешливые взгляды.
Толковали штурман с вахтенным матросом о том о сем. Не заметили, как поднялся по трапу капитан, как оказался рядом. Вздрогнули, вытянулись от негромких слов:
— Невнимательно вахту стоите, третий штурман!
Капитан прошел к надстройке, у двери обернулся:
— Второго штурмана ко мне.
Если нет груза, то на стоянке второй штурман может вволю спать, и второй штурман Петя Дроздов спал сладко. Разбудить его было непросто. Монич поднимал Петю над койкой, бросал, снова поднимал.
— Капитан пришел из управления. Может быть, переиграли.
Поплелся Петя к капитану. А через несколько минут пронесся мимо Монича к трапу и защелкал каблуками по ступенькам. Удивился Монич. Просто хамелеон какой-то Петя: он уже был свеж, бодр и даже успел побриться.
— Будем грузиться! — крикнул Петя с причала.
На порт опустилась ночь. Тихая, безветренная, с легким морозцем. Осветился капитанский иллюминатор, зажглись портальные прожекторы. Подтащил трудяга паровозик вагоны к борту. Катились двухсоткилограммовые рулоны бумаги на причал по скатам. Сталкивались звонко, как дубовые чурки. Краны хватали рулоны храпцами, исчезали рулоны в черном проеме трюма.
Всю ночь шла погрузка. Всю ночь, как светлое око, светился капитанский иллюминатор. Уже бледный свет хмурого утра выхватил из темноты склады, уже погасли прожекторы и Монич сдал вахту старпому, а капитанский иллюминатор бессонным глазом устало смотрел на белые рулоны в просвете трюма, на черные стрелы-хоботы портальных кранов. Наступал самый короткий день в году, день зимнего солнцестояния.
К полудню погрузка была закончена. Тысяча двести тонн бумаги принято на борт. Шесть тысяч рулонов разместилось в четырех трюмах. Боцман Танцура, длинный и нескладный, как подъемный кран, стоял на палубе, размахивал руками и кричал:
— Шевелись, мальчики!
«Мальчики» закрывали трюмы, натягивали на люк сначала один брезент, потом другой, третий, самый новый и крепкий. Край верхнего брезента подворачивали. Задубел на морозе брезент, рвал кожу с ладоней, ломал ногти. Закраину брезента прижимали стальными полосами-шинами. А между шиной и упором загоняли тяжелые и звонкие дубовые клинья. Загоняли кувалдами сплеча, так, что курчавились заусеницы у клиньев.
Вокруг трюмов прохаживался боцман Танцура, покрикивал просто так, для порядка:
— Шевелись, мальчики!
А поверх брезентов, поперек трюма, ставил стальные шины плотник Саша Васильев. Закладывал в талрепы ломик, приплясывал на нем, кричал:
— Теперь можно и вокруг шарика! Сверху крикнули:
— Плотник Васильев, сделать замеры льял!
Замотал Саша пестрый шарф, пошел за футштоком делать замеры. Откуда бы вода ни поступала в трюм, сначала она попадала в льяла — узкие клиновидные отсеки у днища вдоль бортов.
Даже в сапогах и полушубке щеголем выглядел Саша. Он натирал мелом медный футшток — прут с отметками, бросал его в льяльную трубку, слушал, когда он звякнет о днище льяльного отсека, и тут же тащил за линь, смотрел, по какую отметку смыт мел. Затем с гусарской щедростью насухо вытирал футшток концом шарфа, мелил и шел к следующей льяльной трубке.
Саша делал замеры по правому борту, там, где ниже ватерлинии в трюме стоял цементный ящик на рваных краях пробоины, преграждая доступ воде. К Саше подошел капитан, и Саша мушкетерским выпадом поднес капитану футшток. Посмотрел капитан на сухие засечки, покивал головой. Вдоль всех замерных трубок правого борта прошли плотник и капитан. Сухой футшток.
