Старпом Зорин был его противоположностью. Высокий, угловатый и сутулый, он не имел той выправки, что бросалась в глаза у капитана Шалова. Тонкое, нервное лицо, ясные голубые глаза, вьющиеся волосы были бы к месту скорей поэту, чем моряку, штурману. А улыбка, простая и добрая, располагала всех к старпому Зорину. К нему тянулись люди, и каюта старпома никогда не пустовала. И боцман за деньгами в долг, и матрос, потерявший девушку, и штурман, получивший капитанский разнос, — все шли к старпому.
За два года старпом и капитан хорошо поняли друг друга. Капитан знал, что ему не хватает теплоты, а людям она нужна. Старпом знал, что ему не хватает требовательности и той командной струнки, которая так необходима на флоте и которая в избытке водилась у капитана. Старпом и капитан не дружили, как это бывает у моряков, но они были нужны друг другу. «Сплавались», одним словом.
Прошли волнолом. Старпом стоял в рубке и через плечо капитана смотрел, как тот прокладывает курс на маяк Низменный у Приморского берега. Мысы, устья рек, звездочки маяков казались на карте совсем близкими.
— Глеб Борисович, — сказал капитан. — Распорядитесь производить замеры льял правого борта каждые два часа. Если погода изменится, пусть доложат мне. — Капитан сошел с мостика.
Прежде чем вслед за капитаном тоже сойти, старпом подошел к барометру и постучал по стеклу согнутым пальцем. Стрелка дрогнула и прыгнула на два деления вниз. Странно… Стоял штиль, и снег по-прежнему падал крупными хлопьями.
В четыре утра старпом заступил на вахту. Судно раскачивалось, но ветра не было. Снегопад прекратился. Над горизонтом в южной четверти поднялся голубоватый Сириус. Созвездие Ориона повисло над фок-мачтой. На норде и норд-весте звезд не было. Там горизонт закрыли черные тучи. Вахту принимал старпом от второго штурмана.
— Откуда идет зыбь?
— От норд-веста. С двух часов.
— Капитану доложили?
— Доложил.
— Как замеры в правых льялах?
— Льяла сухие.
Старпом подумал, что прогноз оправдывается. За зыбью идет ветер. Зыбь крупная, значит, ветер будет сильный. Посмотрел на барометр: семьсот сорок семь миллиметров. Очень низкое давление.
До восьми утра было спокойно. В восемь на мостик поднялся третий штурман Монич. Его-вахта с восьми.
— Глеб Борисович, мне кажется, что горит какое-то судно. На горизонте зарево.
Но это был не пожар. Это был восход солнца двадцать третьего декабря. Сначала загорелась красная полоска, а потом начало багровым заливать горизонт. Небо пронизали кровавые полосы, медленно выплыло косматое солнце. И начался ветер, ветер от норд-веста.
Сдает вахту Зорин, дописывает последнюю строчку в журнале, предвкушает горячий чай в кают-компании. На мостик поднялся капитан.
Не попал старпом Зорин в кают-компанию. Ему удалось забежать только в каюту… Но это было потом…
Ветер усиливался с каждой минутой, и качка стала сильнее. Низкие черные тучи неслись над мачтами на зюйд-ост.
— Когда делали последний раз замер льял, Глеб Борисович?
— Час назад.
— Замерьте сейчас. Третий помощник пусть замерит силу ветра.
Взял третий штурман Монич анемометр из штурманской, вышел на крыло. Быстро вернулся.
— Двадцать один метр в секунду, — сказал и стал дышать на побелевшие пальцы.
— Девять баллов, — сказал капитан и принялся набивать трубку.
Ветер рвал гребни волн, и белые полосы пены тянулись к горизонту. Стремительно раскачивался отвес на кренометре. На мостик поднялся вахтенный матрос Костя Бронов с футштоком.
— В правых льялах двадцать один сантиметр.
Взгляды капитана и старпома встретились.
— Глеб Борисович, спуститесь и проверьте сами.
С палубы волны казались больше, зато ветер — тише. Гребня волн опрокидывались через фальшборт, стекала вода через шпигаты, оставались на палубе замерзшие ручейки.
Костя протянул футшток.
— Смотрите.
Двадцать четыре насечки на медном пруте заполнены водой. Опять встретились две пары глаз на мостике. Все понятно, можно не докладывать.
— Двадцать четыре сантиметра, Владимир Иванович.
— Цементные ящики не держат.
Скрипит штурвал. Рулевой Коля Михайлов похож на цыгана: курчавый чуб, смуглое лицо. Только зубы да белки глаз сверкают. Мурлыкает Коля песенку. И скрип штурвала, и песенка Коли — мирные, как треск сверчка. И кажется, что все в порядке и что через несколько часов откроется маяк Низменный. А там и до Владивостока двое суток хода. И только.
Прошел капитан в штурманскую, шелестит картами. Вахтенный штурман Монич оторвался от стекла, крикнул фальцетом:
— Прекратить пение на руле!
Голос капитана из штурманской:
— Александр Ильич, зайдите в штурманскую.
Из рубки доносились голоса. Твердый — капитана, запинающийся — третьего штурмана. Капитан делал выговор за пыль на хронометрах. И всем стало легче. Рулевой Коля Михайлов опять что-то замурлыкал под нос.
Из машины сообщили, что откачивают воду из льял, и матрос Костя Бронов побежал делать замеры. Сразу же вернулся. Мокрый — окатило волной. Протянул мокрый футшток и линь.
— Окатило. Не успел сделать замер.
Свистнули из машины. Докладывал вахтенный механик:
— Насос не берет.
Оттеснив от переговорной трубы старпома, капитан нагнулся.
— Капитан говорит. Вызвать стармеха в машину. Через десять минут доложить.
