— Иван Игнатьевич, а что теперь капитану буксира будет?
— А что ему будет? Благодарность будет. Свое он доказал, а это не его вина. — Иван Игнатьевич обернулся ко мне и нахмурился: — Это ты где так? Где, спрашиваю, выкупался?
И тут раздался здоровенный хохот, который, как мне тогда показалось, совсем не подходил ни ко времени, ни к месту.
— Вот так шкипер! — хрипел кто-то над моим ухом. — Проспал матросов. Они у тебя чуть к ракам на обед не попали.
А Иван Игнатьевич растерянно поглядывал по сторонам и, подталкивая меня в затылок, пробивался сквозь толпу.
Потом мне дали водки, переодели, еще дали водки и уложили спать. Но спать мне вовсе не хотелось, и я вместе со всеми участвовал в расчалке, откачивал воду из носового отсека нашей баржи, в котором оказалась пробоина, помогал Ивану Игнатьевичу подводить пластырь, бегал взглянуть на Веру. Утром из Куйбышева, последнего пункта, куда капитану буксира нужно было довести караван, пришел большой белый катер. Он привез несколько человек, должно быть большое начальство, и взял нас с Верой.
Я не хотел уходить с баржи, но Иван Игнатьевич сказал:
— Раз доктор говорит — езжай!
И я поехал. Мне просто не хотелось спорить с доктором. Впрочем, какой она доктор! Девчонка лет двадцати трех с челкой на лбу.
Катер шел со скоростью, которая после наших черепашьих темпов казалась мне гигантской. Форштевень его звенел от ударов о волну. Я выбрался на палубу. Навстречу мне шла вся Волга, широкая, как море, двигались покрытые соснами берега. А я вспоминал Ивана Игнатьевича, капитана буксира и тех матросов, которые недавно хохотали, стоя на измятом носу нашей баржи, и думал, что в этом огромном, суровом мире — простор для счастья таких вот крепких, мужественных людей. И еще думал я (плевать на литературного консультанта!), что сам я талантлив. Пусть я не буду писателем, пусть даже не стану капитаном — все равно я талантлив. Не может же быть у заурядного человека такая широкая грудь, такие сильные мускулы, способные черт знает к какой трудной работе, не может ему так нравиться вот этот режущий ветер с холодными брызгами пополам!
— Я вам говорю, спуститесь вниз! — это кричит в пятый раз доктор с челкой на лбу.
— Доктор, вы простудитесь!
— Спуститесь, я буду на вас жаловаться!
Честное слово, чудачка! Ну кому она может пожаловаться на человека, у которого такая яркая, такая прекрасная жизнь?!
Г. Сытин
МОРЕ НЕ ПРОЩАЕТ
Повесть
Штурман Володя Шатров состоял в резерве при Морагентстве в маленьком сахалинском порту П. Ежедневно к девяти утра он являлся в агентство отмечаться. Если в порту стояли суда, ему поручали что-либо проверить на них, если же работы не предвиделось, он отправлялся бродить по городу или возвращался в гостиницу читать книги. Суда ожидались в конце декабря, и в резерве сидеть было тоскливо и безнадежно.
Стояла середина декабря, но днем еще оттепляло, и деревья стояли желтые и золотые. Заморозки не пришли, и лист пока не опал.
Гостиница находилась в старом двухэтажном деревянном доме. В нижнем этаже расположились кухня и две большие комнаты. В комнатах стояли койки в два яруса и длинные шкафчики-рундуки для одежды. Во время летней навигации здесь тесно, шумно и весело жили сразу до пятидесяти моряков. Они называли гостиницу «Шанхаем». На втором этаже была душевая, правда грязная, и несколько двухместных номеров. Здесь жил обслуживающий персонал гостиницы и жены моряков.
Судов не было, штурманы не требовались, и Володя Шатров прозябал в «Шанхае» уже месяц. Он занимал койку у маленького окна, и днем можно было лежать и читать. В гостинице по рукам ходило несколько книг без обложек. Считалось: чем затрепаннее книга, тем интереснее.
