Океан. Выпуск 2 - [46]

Уйдя в себя, в свои мысли, как улитка в раковину, Илья Ефремович сунул руки в карманы телогрейки и побрел дальше по судну, миновал третий трюм, из которого лебедчики выгружали грузила, передавали их на СРТ[8], пришвартованный к базе. Погрузкой командовал молоденький мастер. Он метался от трюма к левому борту, зычно кричал в мегафон: «Вира, вира помалу!» Затем груз майновали на палубу траулера, где бегали, заливаясь лаем, две собачки и неторопливо работали четыре матроса. Между мачтами траулера гирляндой висели завяленные рыбы. Илья Ефремович, бросив на них взгляд, сразу определил, что это крупная корюшка, жирная, нежная; с пивом — лучше не придумаешь! Капитан подумал, что, пожалуй, надо сказать старшей буфетчице Нине об этой корюшке, да пусть заодно поищет в своих запасах ящик японского пива, и тогда он позовет в гости председателя судкома Петровича и стармеха, хороших людей!

На корму капитан прошел через нижние вешала, где трудились распутчики сетей. На вешалах пахло йодом и было сыро. Под ногами хрустели раковины, подсохшие крабята и алыми пятнами разлились раздавленные веточки морского винограда. Распутчики работали в фартуках и в резиновых перчатках, которых вечно не хватало на путине. Они быстро рвались, за два-три дня, а по норме обязаны быть целыми десять дней. И он, страдая за людей, стыдясь своих нерабочих рук, велит позвать кладовщика, накричит на него. Кладовщик, как всегда, будет оправдываться, пожимать плечами. Капитан знал, что кладовщик тут ни при чем. Есть норма, есть нормировщик — молоденькая девчонка с толстой книгой, где все указано, расписано. Она ограничивает всевластие капитана, который, однако, иногда нарушал инструкции ради людей, ради дела.

Но на этот раз Илья Ефремович миновал вешала спокойно. Он показался людям или слишком суровым, или они были слишком заняты работой. Капитан спустился по трапу вниз, туда, где громыхали конвейеры, рекой лилась морская вода, — на завод. Здесь было женское царство. Одинаково одетые в оранжевые рыбацкие робы женщины и девушки в резиновых сапогах выбивали из панциря нежное красноватое мясо крабов, сортировали его, взвешивали и отправляли в цех укладки. А там уже стояли мастерицы одна к одной, только мелькали ловкие руки, наполняющие красивые банки мясом. Мясо они клали не как попало, а в строгом и определенном порядке, определенным рисунком. Консервы должны быть красивыми, аппетитными на вид, когда их вскроешь и развернешь пергамент.

В цехе, где банки закатывали японские автоматы и затем отправляли в черные пасти автоклавов, Илью Ефремовича встретили мастер, простодушный мордвин, и худой старик, начальник цеха обработки. Они перед приходом капитана были заняты тем, что периодически выбирали наугад банки готовых, закатанных консервов и ожесточенно вскрывали их, глядели швы, разворачивали пергамент и искали в нем дырочки. Наладчик закаточных станков стоял рядом, кричал, кричал, перекрикивая шум машин:

— Видите, видите! Я тут ни при чем. Бабы плохо заворачивают пакет, и пергамент попадает в шов. Оттого и утолщение по шву, герметичности нету!

Мастер хмуро возражал:

— Жалкий тонкий пергамент не дает утолщение шва. Нашел причину, да? Нашел, да?

Они обратились к капитану: кто из них прав? Но капитан только повел глазами. Эти мелочи его не касаются, хотя, конечно, он не только капитан, но и директор. Капитан-директор. И плавай себе по коварному Охотскому морю, и краба добывай, и заводом управляй, и все тут тебе!

Капитан вышел на верхнюю палубу в районе полубака и прямо возрадовался, так хорошо было на палубе, тепло, ясно как никогда. Он увидел боцмана. Боцман ловил рыбу, но отвлекся от этого занятия и делал непонятные, странные движения головой. Глаза у него были блуждающие, на губах застыла счастливая улыбка. В первую минуту капитан почувствовал тревогу. Что происходит с человеком? Быть может, он того?.. Илья Ефремович знал, что однообразие морской жизни, тоска по берегу действуют на психику людей. В юности, когда он ходил еще матросом на танкере, такое произошло с его товарищем по каюте. Они были в море почти одиннадцать месяцев, совершали переход из Балтики в Японское море и затем, загрузившись во Владивостоке, ушли в Индийский океан, и так им все осточертело! Товарища судовой врач велел изолировать. Это сделали тактично, мягко, просто перевели приболевшего человека в свободную каюту лоцмана и приглядывали за ним сообща. Однажды Илья Ефремович после вахты зашел навестить товарища и был поражен его позой. Может, это все ерунда, может, он и сам воспринимал происходившее слишком резко, предвзято. Может быть, потому, что товарищ дал нормальное, вполне логичное объяснение: «Я, Илюша, от скуки занимаюсь гимнастикой по системе йогов и вспоминаю полузабытый английский. Ведь когда-то на нем говорил свободно».

И вот теперь боцман, азартно вертящий головой, с этой дурацки счастливой улыбкой. Капитан, не решаясь что-либо сказать, покашлял, вначале не сильно. И боцман встрепенулся, мгновенно принял нормальный вид и сказал:

— Илья Ефремович, муха. Муха появилась! Ах ты дьявол, камчатская, первая в этом году!