Океан. Выпуск 2 - [101]

…Мы ехали в обратный путь, к Порт-Стэнли. Лошади шли так же неровно и тряско, утопая копытами в гнилой почве Восточного Фолкленда.

Я смотрел на могучего седого норвежца и мучительно думал, что скажу ему на прощанье.

Расставались мы обычно. Улыбались. Я ничего не придумал.

— Будьте здоровы, Микал!

— Прощай, Олександер…

Герман Абрамов ОТЕЦ

Отец внезапно появлялся,

И странно было мне глядеть,

Как он проворно нагибался,

Чтоб притолоку не задеть.

Он весь пропах колючим ветром,

Кокосом, фиником, зерном —

Он разгружал все трюмы света,

Он нагружал все трюмы света

И только думал об одном:

Трудиться до седьмого пота

От шабаша[15] до шабаша,

Покуда есть еще работа

И в теле держится душа.

Спрошусь у матери, бывало,

И вместе в порт с отцом идем.

Грузил вразброс, грузил навалом

Под снегопадом и дождем.

А ветер дул и в хвост и в гриву,

И сквозь него, как из жерла,

Неслось над морем:

                               — Майна!

                               — Вира! —

Да так, что оторопь брала.

Без счету всяких грузов было

За тридцать восемь долгих лет…

А сколько кораблей уплыло

За тридцать восемь долгих лет!

И сам артельщик толстопузый

Перед отцом снимал картуз.

А он таскал безмолвно грузы,

Пока не снес последний груз…

Юрий Федоров, Гавриил Старостин АЛЛО, ВАС ВЫЗЫВАЕТ МИСТЕР КУТМАН… Документальная повесть

1

В Куин-Александра доке Кардиффского порта не чувствовалось разыгравшегося на море шторма. Лишь легкая волна лизала борта судов, прижавшихся к стенке причала, да бесконечный, затянувшийся дождь хлестал по палубам, тускло поблескивающим иллюминаторам, блокам и реям едва различимого в ночи такелажа.

Нигде не было ни огонька. Накрепко притянутые швартовыми к чугунным кнехтам пирса, суда казались навсегда покинутыми людьми. Но это было не так.

В угрюмой глубине пароходов пылали топки котлов, и люди, обливаясь по́том, швыряли большими, тяжелыми лопатами всё новые и новые порции угля в ненасытные и жаркие их пасти.

Под тяжелыми матросскими сапогами вахтенных колоколами гремели стальные трапы. Но не останавливающаяся ни на минуту жизнь была скрыта крепкими стальными бортами кораблей.

Крайним справа в длинном ряду судов темнела громада, на борту которой можно было разобрать медные буквы: «Каяк».

Было уже давно за полночь, но капитан парохода Юрий Юрьевич Калласте никак не мог уснуть. Он лежал на неудобном диване капитанской каюты, прислушиваясь к шуму ветра. Никогда раньше капитан не жаловался на бессонницу. Калласте был высок, широкоплеч, с крепкими, сильными руками. С лица его, словно вырезанного из могучей, выросшей на ветру эстонской сосны, никогда не сходил загар. Таким бессонница незнакома, и все же ему не спалось.

Прозвенели судовые склянки. Капитан отбросил плед и поднялся с дивана. Каюта была тесной. Калласте шагнул к иллюминатору. Ветер бросил в лицо капли дождя. В темноте едва угадывались волны, судно, стоящее у выхода в канал, пляшущие под дождем буи. Ветер нес над портом низкие облака.

Капитан постоял минуту, затем закрыл иллюминатор и, тщательно задернув светомаскировочную штору, включил свет и сел к столу.

Фокстерьер капитана, ворчливый и привередливый пес, с которым он проплавал почти десяток лет, недовольно поглядывал на него из угла каюты.

— Ты спи, — сказал капитан, — спи.

В свете лампы лежала стопка газет. Калласте подвинул к себе одну из них, развернул. Газетные заголовки кричали: «Массированный удар по Лондону!», «Германские пилоты над портом Уэймут!»

Капитан перевернул страницу: «Трагедия в австралийских водах!», «Фашистские субмарины потопили торговые суда «Туракина», «Бруквуд», «Северен Лит».

На какую-то долю минуты Калласте увидел расплывающееся по волнам черное нефтяное пятно, барахтающихся среди обломков беспомощных людей, разинутые в крике рты. За долгую жизнь на море ему пришлось повидать многое. Знал он и такое.

За стеной каюты по-прежнему шелестел дождь, и «Каяк» чуть приметно покачивался на волне.

Время от времени ровный шум дождя прорезал далекий режущий голос сирены. Это маяк у входа в канал посылал в море сигналы застигнутым штормом судам. Голос сирены поднимался до звенящих высот, затем стихал. И вновь только дождь шелестел по палубе.

Капитан откинулся в удобном кресле и, прикрыв глаза, задумался.

Два с небольшим месяца назад он был в немецком порту Эмден. Ему вспомнилась ведущая из порта в город узкая, вымощенная булыжником улица. Типичная чистенькая улица старого немецкого городка.

На одном из перекрестков — пивной погребок. Несколько истертых ступеней вниз с тротуара, сводчатый зал, обитая цинком стойка бара. Но здесь было тепло и уютно. Калласте попросил рюмку водки и сел поближе к камину.

Хозяин не спеша перемывал толстые пивные кружки, изредка поглядывая на одинокого посетителя.

Водка обожгла горло. Приятное тепло разлилось внутри. Калласте подумал: «Вот так бы сидеть и сидеть». Выходить на улицу, где падал мокрый снег, не хотелось.

Неожиданно раздались громкие голоса, и дверь распахнулась. В зал ввалились трое офицеров. Один из них, высокий, костлявый, переступив порог, вскинул руку кверху и гаркнул:

— Зиг хайль!

Хозяин судорожно дернулся, отбросив мокрое полотенце, и, вытянувшись в струнку, ответил жалобно и беспомощно: