Океан времени - [98]

«Ах» да «ох», но и «ату, ату»,

Если их смутили чистоту.

Помним, кем сожжен Джордано Бруно

И кого боялся Галилей,

Мученик науки вечно юной,

Зевсами казнимый Прометей.

Но зато и Фауста бесплодье

Вспомнить нам, зазнавшимся, пора:

Ведь и ум — бесовское отродье

Без любви, и жертвы, и добра.

Оттого-то я и завещаю

Образ женщины родному краю.

Как таинственный Мельхиседек,

В никуда идущий ниоткуда,

Так и на минуту, и на век

Отраженья истинного чуда.

Без так называемых корней,

Всем народам на земле чужая,

Ты для всех героев эры сей

Нетерпимейших — сестра родная.

Но в душе твоей как благовест —

Роза, осеняющая Крест.

Шествует за куклой деревянной

С пением и вздохами народ,

Кукла вся охвачена Осанной.

И течет, как древле, крестный ход.

А в саду на празднике рабочих

Серп и молот, Ленина портрет,

И ораторы о тех, о прочих,

Говорят презрительное «нет».

Это судороги жизни новой.

Только вот меняется ли Слово?

Что и вся Россия перед Ним,

Вся, с вождями пролетариата

Или без, и ты, бессмертный Рим,

Или, край энергии и злата,

Звездная республика? Что звезд

Истинных светящиеся годы

И замедленный и быстрый рост

Ваш, любые, лучшие, народы?..

Так уж кроток сердцем и на вид,

Так уж добр… А если не простит?

Я уже гордился нашей встречей,

Но тогда Ты медленно прошел,

И на женские ложится плечи

Отблеск от Тебя, как ореол.

В бедствиях, на свадьбе, на кладбище

Чувствуем присутствие не раз.

Но любимое Твое жилище —

В том или другом из, многих, нас.

Ты — в ее страданье и пыланье —

Мне назначил вечное свиданье.

14

Было все, что надо: мотылек,

Криво пролетающий (вразвалку)

Ястреб, относимый на восток

И опять на запад, и на палку

Пиджачок напяленный — «постой!»

Воробьям грозящий… Овцы, куры,

Щебет — птиц заливистый, шальной,

Непрерывный (хоть не без цензуры

Тишины глубокой, голубой),

И лицо твое передо мной.

Ножницы, откусывая ветку,

Щелкают почти как метроном,

Бросились цыплята под наседку,

Пробежавшим вспугнутые псом.

Снова — май. Куда и как попало

Снова тьмы счастливой мелюзги,

Там и тут снующей. Есть и жало

Ядовитое (везде враги)…

Хоботки, и хвостики, и лапки…

Ласточка мелькнула, друг твой зябкий…

Никогда ничем не смущена,

Быть собой природа не устанет…

Мы в саду, нам песенка слышна.

А из-за деревьев дымом тянет,

Там костер разводят пастухи,

Блеянье, и покрик, и мычанье,

Все живет и просится в стихи,

Лишь ее печальное молчанье

Словно сетует, чуть-чуть стеня:

Все это уже не для меня.

Жизнь — полубесчувственности школа,

Но, тебя навеки полюбив,

Звук на звук, нежнее струн Эола,

Я на твой отозвался призыв.

Двух мелодия существований,

Думал я, согласно зазвучит,

Чтобы стал безмолвнее молчаний

Голос розни, суеты, обид.

Сослужила ли эпоха службу,

Ненавистью оттеняя дружбу, —

Но меня оставить с той поры

Ты считала делом невозможным,

Хоть поэзии моей дары

Обожанием, не то что ложным,

А чуть-чуть нескромным (для людей),

Исподволь тебе глаза открыли:

Литератор из любви своей

Сделал средство, чтоб его любили,

И милее нимба лавр для лба

Интеллектуального раба.

Не тогда ли ты и захотела,

Чтобы я узнал большую боль

И за счет униженного тела

Чтобы вырос дух. Не оттого ль,

Сразу после моего ареста,

В новом свете видишь ты меня:

Ждешь моей свободы, как невеста,

Но боишься для большого дня

(Их любить умела б) не увечий,

А того, что рассказал при встрече.

Не калека, даже не больной,

Вызывающе-враждебный муке,

Но склоняющийся над собой,

Видящий во всем чуть ли не трюки

Лицемерия — одним пленен:

Мыслью, вымыслами и стихами, —

Что Христа нужнее Аполлон,

Согласился я с его жрецами.

Если бы учебой ты жила,

Спорить бы со мною начала,

Повторила бы аз, буки, веди

Всех гуманистических наук,

О величье греческих трагедии,

Где и плач, и страх, и сердца стук, —

Предзнаменование Голгофы,

Пристыдила бы меня судьбой

Тех, кто пел божественные Строфы,

Но по зову чести, а порой

Даже неба — не жалел не спетых..

Вот и первый наш поэт в поэтах…

Не любви искала ты со мной

И не радости: пускай очнется,

Станет пусть живым полуживой,

Рядом сердце трепетное бьется.

И, неслыханна одарена,

Ты-то, о призвании артистки

Зная, что не грош ему цена, —

Как бы зов «С друзьями переписки»

Вдруг услышала и, боль тая,

Мир покинула. Не то что я.

Не иллюзии ты потеряла —

Твердую уверенность… Вот-вот

Будет все оправдано, бывало,

Говоришь себе: и он поймет

Через унижения метека,

Образу чьему навстречу рос

Через «Сон смешного человека»,

Хоть и литератор, тот, кто нес

За века ответственность, в остроге

И в подполье голося о Боге.

Ты мне рукопись мешала сжечь,

А сожгла бы моего Перуна.

Могут и растрогать, и развлечь,

И возвысить кисть, резец и струны.

Но совсем не «счастлив, кто влеком

Чувственным, за грань их не ступая»,

Счастлив, кто, один или вдвоем,

Смысл нашел… Ты для меня живая

И для всех, кто ищет, но мертва

Для влюбленных в позу и слова…

Есть легенда: дева поцелуем

Жалости, ничуть не влюблена,

От проказы жизнь спасла чужую,

Но сама была заражена.

Рыцарь выздоровел, строил храм,

А она в пещере погребла

Дни свои… С тобою навсегда мы

В той же, накаленной добела

Светлой и безумной атмосфере

Полубытия, полумистерий.

Понесли мы добровольный гнет:

Я — борьбы с робой и раскаянья,

Ты — но кто поверит, кто поймет?

Вот о чем твои напоминания:

«Сам ты говоришь про вечный свет

И не веришь, а зовешь на помощь.