Океан времени - [96]

Чем затворниц чистая семья.

Богохульствующей молодежи

Проповедей не читала ты,

Но преображала в лица рожи

Тем, что от опасности в кусты

Не спасалась, тем, что просто, смело,

Лживо — милосердной роль сестры

Не играя, — слов «не наше дело»

Слышать не могла. В тартарары

Заглянувшим падать не давала

И меня ты предостерегала:

«Не спеши! Дай хорошо созреть!

С дерева бери пример. Кого ты

Удивить торопишься? Ответь!

В сторону тщеславия заботы!

О красивом и возвышенном

Знает будто бы один мечтатель…

Творчество решительно во всем

Видит осторожный наблюдатель:

Нечего ему изобретать,

Надо вынести, перестрадать…

Ничего не делается сразу,

Нужно время и незримый труд

На подготовительную фазу,

А когда созрело, настают

Испытания еще труднее,

И еще длинней и тяжелей

Дни усилий и еще честнее

Требования: природы всей

Замысел осуществи глубокий

В самом главном — соблюдая сроки.

Снова вспоминается «Пророк»,

Что-то в нем опущено: пожалуй,

Указание, в какой же срок

Кончилось преображенье. Малый

И болезненный иному дар

Послан, но пройдут недаром годы:

Начал юношей, а кончит, стар,

Другом человека и природы,

Чувства сильные к тому храня,

Кто спасал его, как ты меня».

12

Много нас, без меры восхищенных,

Но лишь годы каждый малый штрих

Уточняют. Не среди влюбленных

Я, какое может быть у них

Знание волшебного предмета:

Налетело, смяло, понесло —

И надежды и желанья, цвета

Яблони в цвету, исчезли. Зло

Мировое горько обвиняя,

Мести родственна любовь иная.

Жалуется не один поэт

На расчетливо и деловито

Обманувшую подругу. Нет

Обольщений, лучшее забыто,

Что манило в юности. Прижав

К быту и заботам и кровати.

Дух суровый рода, хоть и прав,

Цепь кует из кой-каких объятий…

Ты же, недоступному служа,

Знаешь, что гармония — не «лжа»…

Овевает тишина лесная

Чем-то, что похоже на твое…

Благородно к небу вырастая,

И движение, и забытье,

Дерево не ведает ни лести,

Ни тщеславия, и верный ствол

Складывается на том же месте,

Где когда-то кустиком взошел.

Жизнь его надолго и едина,

Корни прочны, высока вершина.

Дерево — и счастие, и друг,

Все мы от его огня и тени

Живы, но, готово для услуг,

И само оно из всех явлений —

Самое величественное.

Неподвижное как созерцанье,

Многохвойно, многолиственно

То сгорание-напоминанье,

И не надо никаких дриад,

Чтобы лесу был ты нежно рад.

Тополь впечатлительнейший, ива

Грустная, надменный кипарис,

Лавр увенчивающий, красива

Наша флора, в дерево влюбись!

Только для меня из всех береза

Может быть милее и сосна

Или ель, крепчайшего мороза

Не боящиеся, ведь страна,

О которой позабыть бессильно

Сердце, — ими поросла обильно.

Стих на протяжении поэм,

Пусть хотя бы только по размеру,

Но больших, терпеть не может схем.

Ничего не принимай на веру.

Чистая поэзия? К чему?

Точность прозаических усилий

Дневнику пристала моему.

Упоительно смешение стилей.

Этот, хоть не всеми принят он,

Я и ставлю над собой закон.

Авантюрное, как у Зевако,

Слито с правдой рыночных лотков,

И Петрарка разве не Петракко,

Нечто вроде нашего — Петров?

Любим мы поэзию и в прозе,

Разве не пленительна она

(Что и говорить — все дело в дозе) —

Жизни бытовая сторона?

Есть же и в хозяйственных заботах

Как бы вздохи плоти о высотах.

И высокомерно никогда

Говорить не надо: обыватель!

Да, сейчас он очень жалок, да,

Он такой, как все мы, он приятель.

Но ведь чем бывает наш же прах,

Прорицает потолок Сикстинский,

Где в углу под сводами впотьмах

Виден лик пророка исполинский…

Там одна из четырех голов

Кстати (приглядитесь) — Лев Шестов…

Набережная, Невы просторы,

Сена с букинистами на Quail[68]

На Монмартре русские шоферы,

А у Лариных мосье Трикэ.

Эмиграции гордиться надо,

Что она в узле великих стран,

И воспел бы я как Аминадо,

Наш пятнадцатый аррондисман[69],

Если б только было мне до шуток…

Но к религиозному я чуток.

Гром над нашей родиной второй,

Той, которая и не чужая,

И от нас отделена стеной.

Франция да здравствует былая,

Та, в которой вырастал собор

Реймса, и законы этикета,

И Людовика волшебный двор,

И Паскаль… Да хороша и эта,

Хоть уже уродует Вольтер

Все, чем удивителен Мольер…

Проговаривается у Пруста

Муза, полюбившая Ферней.

Сладко ей заслушиваться хруста

Похотью ломаемых костей.

Только мрак неведения хуже…

Ван дер Мерш… У новых правда — цель…

А Пеги — о воине и муже

И — о Miserere (и Клодель,

И Руо) и будущих Вюйаров

Краски — о забвении пожаров…

Правда новой и не может быть,

Не должна, а как тебя принудил

Рок ее признать и полюбить —

Вот что ново. Хорошо, что люди

Связаны порукой круговой

И нельзя в своей слоновой башне

Спрятаться от жизни. Личный, твой,

Ограниченный, чуть-чуть домашний

Подвиг завершая, в общий хор

Выйди на божественный простор!

Гете, чей осилил дух всемирный

Собственную плоть: германский Witz…

После Фауста свежестью зефирной

Овевают Шелли или Китс…

Но ведь тот зато всю землю поднял,

Как мы говорим, на рамена,

И вчера (и завтра) и сегодня

Тем цивилизация больна,

В чем ее сей музы Аристотель

Уличил; за нею — Мефистофель,

Да, мы эликсиры из наук

Извлекли волшебные, но Гретхен

Различила механизма стук

В сердце роботов. Она, das Madchen[70],

Так естественна, как рыбаки

Те и рыбу, и Его, и лодку.

Слившие с лазурью… простачки!..

А ведь чувствуем, что им в подметку

(Если б не босыми по росе

Шли они) годятся Канты все…

Есть еще тамтам: о жизни бодрой,