Океан времени - [93]

Омрачающую бытие.

Где мои друзья? Одни убиты,

Стыд и недоверие в других.

Сам я без опоры, без защиты,

Оглушен, измучился, притих.

Есть же обаянье и у девки,

Улыбающейся на углах,

Но хозяйничает для издевки

Некто посерьезнее в сердцах,

И не улыбается денница,

И тебе от холода не спится.

Дышит тельце, может быть в жару,

Дорогое. Подойти не смею,

А ведь ты не меньше на ветру

С гордостью и чистотой своею.

Ласка ненавистно-цепких рук,

Впившихся, как клещи, в вечно-бабье,

Для тебя страшнее, чем паук.

Только если не желанье рабье,

А насквозь сияние она, —

Ты любовью не оскорблена…

О Филоне из Александрии,

Иудее-эллине, в тетрадь

Записал я справку: две стихии,

Продолжающие воевать

И в Двадцатом веке, чудно слиты

У него, хоть Библии своей

Он не уступил бы, Теокриты,

За стихи… Искусство холодней,

Чем добро, и с ним почти в разладе:

Крест сопротивляется Элладе…

Столик между нами, а над ним

Елисейские поля блаженных,

Где над милым навсегда живым, —

Легионы братьев несомненных.

Угадал ли Федоров? Нет слов?

Есть раскрытие и увенчанье?

Не построить на костях отцов

Смертному бессмертие? Страдать

Если накалится добела,

Видит, чем и как душа жила.

Вот отец. Я был еще ребенком

В дни моей болезни он со мной

Нежен был: его я бороденку

Осмелевшей теребил рукой.

Было у него талантов много,

И казалось, что сильней его

Нет на свете никого. Он трогал

Нежно кудри сына своего,

А потом рука его застыла,

И услышал слово я: могила.

Был и не осталось ничего!..

И к чему хорошие отметки,

И халва, и лыжи?.. До того

Сон невинности… А после — едкий

(Трупный) яд. Когда он в жилы влит,

Все вокруг особенно тревожно:

Грех, как смерть, ребенка не щадит,

Полутайной обольщая ложной,

Знал ведь и блаженный Августин,

Что силен не только Божий Сын.

Исповедь… Ну да. Читайте, люди,

То, что вы скрываете, не я:

Повесть о спасении, о блуде

(Знаю, что у каждого — своя).

В сокровенной и обыкновенной

Бедственной истории моей

Есть зато и солнце всей вселенной,

Отраженное, как в капле, в ней…

В первых главах моего романа

Над тобою — римская Диана.

Покровительница каждый год

Обновляемых весной растений

Благосклонна к женщинам. Охот

Вдохновительницу, лунный гений

Любишь ты и в зрелые года.

Тоже друг цветам и дочкам Евы,

Зависти и ревности чужда,

Ты с уверенностью королевы

Шествуешь, и твой насущный хлеб

В праздничные дни — Эллада, Феб.

Но духовные прозрели вежды,

И языческий не устоял

Под лучами жертвы и надежды

Мнимый совершенства идеал.

Преображена в одно мгновенье,

В чувствах и сознании вполне, —

Ты мое больное раздвоенье

Обличила яростно во мне.

Ты с пророками, не я. Ты — сила:

Злу во мне и Злу не уступила.

Моисей так вывел свой народ

Из Египта, как меня вела ты.

Посуху, среди покорных вод,

Шел и я и верил же, проклятый!

А потом — скольжение опять

В ложь и наказание в пустыне

(Вождь и там не мог не помогать)…

И почти у цели от святыни

Отрекаюсь и священный гнев

Твой благословляю, оробев.

Ведь тебе уж не коллега-вздорник

Реплику на сцене подает,

А любой во времени затворник:

Ты среди сомнений и невзгод,

Где могла, достоинство Адама

Поднимала над грехами вновь…

Ты — средневековых песен дама,

И всегда и всюду ты — любовь,

В темной буре атомных энергий

Я счастливей, чем толстовский Сергий.

С ним смирение, со мною — ты,

С ним — идея, ты же плоть живая

Той, непостижимой, красоты,

Чьи соблазны преодолевая,

Поднимаешься ты над землей…

А лежишь беспомощным комочком.

Сквозь непоправимое, с тоской,

Все же, разлученным одиночкам,

Вместе по таинственным следам

Выбраться на волю надо нам.

И меня укором ободряя,

Ты проговорила, взор во взор:

«Я ведь тоже грешница… святая?..

Что за помраченье! Что за вздор!

Но меня мое же поразило

Невнимание к судьбе чужой

Раз и навсегда. Лет двадцать было

Мне тогда. В моей ошибке той

Надо, может быть, искать причину,

Отчего тебя я не покину».

Значит, так: простила, не забыв…

Все нужней и проще наша драма:

В трепете символики я жив,

В колоссальных образах ислама,

В откровениях буддиста, в том,

Что лишь возле логики философ

Знает поэтическим чутьем,

Как о минералах Ломоносов,

Но воистину владеет мной

Тайны обаяние одной…

Строчка, даже целая страница

Выразит ли долю чувств моих?

Дописаться бы, договориться…

Там же, где потом утратил их,

Силы я нашел. Но есть Лукавый

(Ум народный никогда не лгал).

Ты одна, имеющая право

На меня (что сразу я признал),

Только не в тюрьме, забытой скоро,

Даже не в обители приора,

А сейчас поставила вопрос

Веры так, что всю его огромность

Мне обнять хотелось бы. Я рос

В самой глубине (прости нескромность)

Страшного разрыва между всей

Славой Моисея и пророков

И ее затмением. Что с ней

Стало? И зачем же от истоков

Веры отошел христианин,

Оттолкнув народ, чей все же сын?..

Вновь трагической моей задачей

Стало иудейство… навсегда!

Я оно мне дорого, тем паче

В дни, когда великая беда

Над избранниками… Но другая

Истиннее правда. Я болел

Их раздором. Вот о чем вторая:

Мертвая вода для наших дел —

Справедливость, благодать — живая.

Только от обеих оживая,

Поднялся пророк и видит: крест!

На международное главенство

(Тут я не боюсь избитых мест)

Древнее утратило священство

Несомненные свои права…

Иудей чего-то не расслышал,

Сердцу помешала голова!

Есть ли мука здесь, у смертных, выше?

Но от древней новую свечу