Океан времени - [47]

Млечная, без дна, без окончанья,

Над головкой милого созданья?

Но когда за годом новый год

Сделает те ручки восковыми,

Старческая нежность припадет

К ним еще нежней. Еще любимей

Станешь… Сколько нам осталось лет

На земле встречаться? Ну а если Смерть?

Тогда только на вечный свет

Променять готов я этот. Весь ли

Я умру, и вся ли ты умрешь,

Не гадаю, но любовь не ложь,

У садовника в землистых лапах

Лейка с тихо брызжущей водой,

Чтобы шел по саду теплый запах,

Розами насыщенный настой.

С запахом фиалок длинноногих

Слитый, он, конечно, из семьи

Тех же на земле чудес немногих,

Как улыбка и глаза твои.

Как любовь земная, сад цветочный,

Чувственный, и чистый, и порочный.

Как любовь земная, резеда

С запахом застенчивым и пышным,

Сладостно зовущее «сюда!»,

Сказанное голосом неслышным.

С детства я люблю цветочный сад.

Что-то от лазури незабудки,

Стройность розы и ее наряд,

И подснежник трогательно-чуткий —

Все мои любимые цветы

Чем-нибудь напоминаешь ты.

Нежностью душистого горошка

Твой меня пленяет звонкий смех,

И не счастье ли, что ты немножко

Тубероза — чувственность не грех.

И среди твоей пестроголовой

За окном и в комнате семьи

Я по-новому и с болью новой

Слышу сквозь, сгорания твои —

Сердце жизни и литературы,

Сердце Беатриче и Лауры.

12

Наша жизнь — и целое, и дробь:

Все и малая его частица.

Как я важен — некая особь,

Как высокомерен — единица!

Но когда в числителе она,

Страшно единице, разделенной

На число огромней: страна —

Знаменатель многомиллионный;

Ну а в человечестве какой

Вид у единицы над чертой?

Целое глотает мириады,

Тучи беспредельной мелкоты,

Но идут на смену, без пощады

К бывшим, будущие — я и ты.

Что и называется природой,

Чей каскад на брызги раздроблен,

На миры с малюсенькой свободой

С лапками и глазками: се — он,

Человек, мыслитель, единица,

Все… и пыли малая крупица.

И твержу я вновь: не быть нулем

Надо бы (но как?) под звездным небом,

Где и мир, которым мы живем,

Целый мир земли как будто не был —

До того ничтожен, где стеклу

Самого большого телескопа

Не найти конца… И в ту же мглу

Падает ученая Европа,

Как веков немного до того

Грек с богами вечными его?

Оттого, наверно, и прекрасен

Дух отчаяния. Решено:

Брошенный на землю не согласен

С Ним (ведь Он, быть может, лишь оно).

Тут уже не блуд, а невозможность

Оправдать смирение людей

И дерзания и мщенья сложность.

Я люблю в Италии твоей

Рядом с вами, Santi е Beati[14],

И еретика из Реканати.

Леопарди… Я не о стихах,

Где не жалобы — скорей проклятья:

Я о том, что пишем в небесах

Все мы, смертники, по клетке братья.

Слышу негодующий призыв

С высоты бессилия и взлета,

Недуга и власти. Некрасив

И прекрасен: в музу Дон Кихота,

Но и Прометея (горбуна)

Влюблена лазурная страна.

Мученик разгневанный, такого

Как бы вслушиванья с детских лет

В собственное и чужое слово

Иногда у величайших нет…

Европеец… Словно человеку

Не везде положено страдать,

Словно Гималаям и Казбеку

Не дано такой же осенять

Суеты суровой, как Монблану…

Только вторить я ему не стану,

Лермонтову южное, чье «нет»,

Сказанное людям и природе,

Нарушает догму и запрет,

И слова, как буря, — на свободе…

Слабость человеческая, чушь

Рядом с ними наша добродетель…

Впрочем, даже гнев могучих душ

Адских врат сорвать не может с петель,

И для всех не лучше ли, когда

С той же силой говорится «да»…

Ты образчик (много будет копий),

Мил тебе нескромный однодум,

Но влекут, как лучшее в Европе,

Русское изящество и ум:

То есть Вяземский с его улыбкой

(Диво даже в веке золотом),

Анненский над декадентской скрипкой

С нервным и единственным смычком

И бездонный (а доступный) Тютчев…

Тот, кому понадобились чукчи,

(Вот находка!) весь в его тени:

С донышком, но грациям любезен,

Он свои «Вечерние огни»

Зажигал недаром. Бесполезен

Был бы список: дивных строк верста

Не в одном благословенном томе,

Где «не встретишь мертвого листа»,

Или у Олениной в альбоме…

Книга и природа… Нет друзей

Лучших у отшельницы моей.

«Что ты любишь: море или горы?»

Бесполезный, в сущности, вопрос —

Достоевского не переспорит

Лев Толстой, а гоголевский «Нос»

Лучше ли, чем «Пиковая Дама»?

«Кто сильнее: тигр или лев, —

Я ребенком спрашивал, — а, мама?»

И теперь, не очень присмирев,

Я тебя пытаю в разговоре:

«Что прекрасней: горы или море?»

«С морем счастие делила я», —

Отвечала ты, на горы глядя:

Раненых безмолвия струя

Лучше лечит. Горы — о пощаде,

О необходимости забыть

Все, что нас измучило в долине.

Не прибой, готовый в берег бить

Без конца, не море — путь к вершине

Не о созерцании волна —

Слишком беспокойная она.

Если заразительна влюбленность,

Реющая в воздухе: не тот

И не та, а вся неутоленность

Всей симпатии объекта ждет

И находит, — все же на мгновенье

(Сколько бы оно ни длилось лет)

Эротическое восхищенье…

Так всему живущему поэт

От души улыбкой отвечает,

Но скучает, до чего скучает…

Да, цветы и птицы, да не раз

Некой барышни или крестьянки

Музыкальных линий, милых глаз

Нежные и вечные приманки.

Ну а дальше? Сколько было стрел

В воздухе и сердце. Но и ранен

Ты, и одинок, и улетел

Эрос, и уже недавний странен

Твой восторг, сей переход — к чему?

Не на волю: из тюрьмы в тюрьму…

У любви тяжелая походка

Путника в горах, и стиль суров

У нее, а существо и кротко,

И печально (опытом веков).

У нее нет вкуса к развлеченьям,