Океан времени - [24]

Он полюбить успел чужой народ,

И хоть нерусские вокруг он слышит звуки

По-русски об Италии поет.

Она ему уже настолько верный друг,

Что флорентийский мул, и костромской битюг

И нашей песни стон, и здешнее bel canto,

Сирокко жгучее, и вой сибирских вьюг

И к Пушкину любовь, и Данте

Расширили земных владений круг,

Границы родины поэта-эмигранта.

«Снег и снег, не измеришь докуда…»

Снег и снег, не измеришь докуда,

И песок обжигает верблюда…

Над полями экспресса свисток,

И призывы из тюрем и ссылки,

И ребенок кусает сосок,

Под которым нежнейшие жилки.

Лист на дереве, рыба в воде,

Человек на потухшей звезде.

«Прояснилось — не за окном, во мне…»

Прояснилось — не за окном, во мне…

Природа же уныла и сонлива,

Полощется промокшая крапива,

Как водоросли темные на дне.

Я вспоминаю о великом дне…

Сегодня даль бесцветна и дождлива,

И веет чем-то грозным от залива,

Но все это, но все это — вовне.

Свободен я не только от природы —

Весь мир опустошающие годы

Уже не тягостны душе моей:

Я встретил лучшую из всех людей.

«Почти упав, почти касаясь льда…»

Почти упав, почти касаясь льда,

Над ним тем легче конькобежец реет;

Почти сорвавшись, на небе звезда

Тем ярче в ту минуту голубеет.

И ты, от гибели на волосок,

Мечтая пулей раздробить висок,

Опомнился на миг один от срыва —

И что ж? Душа, могильная вчера,

Как никогда сегодня терпелива,

И жизнь вокруг неистово щедра.

«Наших волос вес…»

Наших волос вес

Тоже из главных чудес.

Дно мрака и света,

Глаз, наша краса,

Или рука — эта —

Истинные чудеса.

О несравненная

Мира частица,

Сердце, еще не уставшее биться!

Чайка

Пересекая падающим путь,

Охотницы божественная форма

Не опоздает в воздухе нырнуть

За крохами взлетающего корма,

И даже пальцы длинные толкнув,

Из них добычу вырывает клюв.

И долго продолжается игра,

И что-то родственное ты у чайки

Уже улавливаешь, как сестра.

И правда: в этих быстрых, без утайки,

Без страха, без оглядки воровской

Охотницах — есть общее с тобой.

Коснулся ветер платья и волны

Среди залюбовавшихся прохожих.

Один я знаю, сколько глубины

В глазах твоих и грации, похожих

По смелости и строгой красоте

На легкий тот полёт, на крылья те.

«Из города побег…»

Из города побег

(И не было погони?),

И на вершинах снег,

И мир как на ладони —

Восстановил меня

Для жизни, для искусства,

Как будто заменя

Изношенные чувства.

За все благодарю

Поверхности кривые,

Которые зарю

Встречают, как живые,

Всей зеленью лесной,

Цветами полевыми

И где-то надо мной

Пернатыми под ними,

Поющими, чертя

Мгновенные узоры.

Я счастлив, как дитя…

Благословляю горы!

«Вечерами…»

Вечерами

Фонарями

Города с горы моей

Я любуюсь, забывая,

Что шагает боль живая

Под лучами тех огней.

Сердце, в прожитое глядя,

Не забудь, но Бога ради,

Отпусти врагам моим

Зло, испытанное нами,

И любуйся всеми днями

Жизни сквозь вечерний дым,

Как любуюсь я огнями

Города с его скорбями

Где-то под окном моим.

«Измученный, счастливый и худой…»

Измученный, счастливый и худой

Подснежник расплавляется весной.

Он весь — изнеможение и нега.

И так его негрубы лепестки,

Как умирающие хлопья снега,

Как выражение твоей руки.

Все, что себя любить повелевает

За чудо слабости и чистоты,

Власть надо мной твою напоминает —

Как ты сильна, как беззащитна ты!

«Как камешек по льду…»

Как камешек по льду

Дзинь-дзинь и затих

Мне кто-то Изольду

Назвал и других…

Волшебные звуки

Волшебных имен…

На муки разлуки

И я обречен…

И слышу Диану

Я слухом вторым,

Подобно Тристану

И многим другим.

«Сила любви, сила страдания…»

Сила любви, сила страдания

Все же сильней

Всеотрицания —

Вот что я вывел из жизни твоей.

Не помню

Зло,

Как ни служил ему,

С детства немилому.

Что же, пора

В школу добра,

Раз для головеньки

Дивной и глаз

Нужен я новенький,

Как на заказ.

«Как радостно рождение в горах…»

Как радостно рождение в горах

Большой реки: из малого фонтана

В расселине потухшего вулкана

Вот эта, например, несется — ах!

Как радостно, то в брызгах, то каскадом,

Вначале бедный прорывая путь,

Затем увлечена долины ладом,

Вбирает ширь, как юность воздух в грудь,

И умирает в море, но живет

Возобновлением. И мы, конечно,

В огромной жизни, временной и вечной,

Похожи на нее: река и род.

«Вот крестьянин с граблями, с лопатой…»

Вот крестьянин с граблями, с лопатой.

На зеленом чуть, ли не черны

С бледно-серой выцветшей заплатой

Темно-синие его штаны.

Я сейчас хотел бы пейзажистом

Быть: люблю Пуссена и Коро.

Вьется ласточка на синем фоне мглистом,

Вдруг переходящем в серебро.

И от солнца, уж и так богатый,

Сказочно усиливает цвет

Лист зеленовато-желтоватый,

Но такой в искусстве краски нет.

«Долго в чашечке цветка…»

Долго в чашечке цветка

Пчелка роется, пока

Не перелетит к другому,

Ценный по дороге к дому

Увеличивая груз,

И цветку такой союз

Предлагая: «Ты мне меду,

Я же твоему народу

Пыльцы раздарю твоей,

К моему приставшей брюшку.

Дай же пестик понежней

Поцелую. За понюшку

И за сок благодарю

И богато отдарю.

Моего труда уловки

Не мешают мне давать —

Ваши пестрые головки

Будут поле покрывать».

«Для меня природа твой наместник…»

Для меня природа твой наместник

И ее созданий вид и звук,

И чего-то тягостного вестник

В этом суеверии — паук.

Слишком быстрый, слишком расторопный,

Муху беззащитную казня,

Он какой-то ужас допотопный

С детства вызывает у меня.

Но и пауков необходимость

Чувствую в йерархии живых.