Океан времени - [21]

Саней пологий поворот,

То лошадь очень крупной рысью

Несется на гору, и ты

Смеешься мне из темноты

И муфту поднимаешь лисью.

И все тобой озарено,

Когда с серебряного склона

Мерцает наконец окно

На силуэте пансиона.

***

Любовь. Не надо о любви

Писать умильными стихами,

Своими бледными руками

Ты сердце темное сдави

И думай так, о чем-нибудь,

И дай в Глаза твои взглянуть.

О, губы на холодной шее,

На длинных пальцах, на груди.

Ты все бледнее и нежнее.

«Я засыпаю. Уходи».

А по утрам скользили лыжи

С крутого склона. Теплый шарф

По ветру бился шерстью рыжей,

И, ветку на лету сорвав,

Взлетая на трамплин покатый,

Внизу я видел: провожатый

Тебя старательно ведет,

И от усердия и ветра

Чуть-чуть приоткрывая рот,

Ты слушаешь советы метра.

***

Песок рассыпан на крылечке,

Чтоб сапожок высокий твой

Не поскользнулся. Ты у печки,

И в каждой капле снеговой,

Которая блестит, стекая

По свитеру, по волосам, —

Слиянье чувств и панорам,

Миниатюра подвижная:

То уменьшенное окно

И кружка, менее облатки,

То, как платочек, кимоно,

То печка и на ней перчатки

Малюсенькие, сколько пар?

Их заволакивает пар.

И те же капли заключают

Любви растаявшие дни,

И сердце грустное они

В разлуке близкой уличают.

***

Казалось, что любви другой

Я в этой жизни не узнаю,

Казалось — ангел за тобой.

Я был наивен, не скрываю.

Любовь исчезла. Отчего?

Мираж. Что может быть невинней —

Блеснул, обжег и нет его.

Я обманулся. Я — в пустыне.

5. Италия

Флоренция, кривым путем

Доныне Арно день за днем

Бежит и дивно зеленеет,

Нежней лилейных лепестков

На Аппенинах вечереет,

А утро легче вечеров.

Но как душа бросает тело,

Так небывалое — от крыш,

От гор, от улиц отлетело,

Ты не живешь, а так — лежишь,

Мечтая о себе самой,

Не о теперешней, о той.

Пускай звенит струя фонтана

Над дальним сумраком церквей —

Здесь я не выйду из тумана,

Из дыма бедствий и страстей.

***

Глаза сурово опустив,

Все чаще я хожу в молчанье

Меж кипарисов и олив

Благоухающей Кампаньи.

Нет, невозможно без Тебя,

Невыносимо, невозможно!

Я камнем сделаюсь, скорбя.

Нет, в этой жизни, злой и сложной,

Ни смысла, ни просвета нет.

Ничтожен опыт этих лет!

Ничтожна страсть моя былая!

Все, все ничтожно, все как пыль —

И Рим, и русские пожары,

И мириады звездных миль —

Мир новый, будущий и старый,

Как пыль, ничтожны без Тебя.

Услышь меня, я жду Тебя!

Под этим небом, слишком чистым,

Я вспоминаю, чуть живой,

Как царскосельским гимназистом

Я смутно видел над собой —

Свет фонаря и Свет вселенной,

Теперь я вижу хаос пенный,

Я слышу голос над кормой:

«И ты, Эней, о сколько бед!

Уже слабеешь ты, не зная,

Что будет Рим». Но где же Свет?

Когда столица водяная

Фонтаны спутала с дождем

И, перепонки разминая,

Доволен зонтик — водоем,

Теряя связь привычных линий,

На миг, по замыслу Бернини,

Связует воду, небеса

И каменные чудеса.

Струя волнуется и плещет,

Тритоны голые трубят,

Трезубец над водой подъят,

И Рим ликует и трепещет.

Но дождь кончается, и вот

Выходит мир из океана,

И голос каждого фонтана

Опять по-своему поет.

Как плач ребенка отдаленный,

Как дребезжание стекла,

Как еле слышный плеск весла —

Струя на площади Навоны.

Но грозен Тревии каскад,

И тонущих глухие стоны

В дрожащем воздухе звучат.

***

Полнеба в куполах и звездах,

На прошлое мое с холмов

Необычайный льется воздух,

Мир сотрясая до основ.

Ночной лазурью еле-еле

По стенам вспыхивают щели.

Не так ли и во мне самом

Сейчас какой-то свет счастливый

Скользит блуждающим лучом.

О, Смысла первые прорывы!

Душа раскрыта — небосклон

Спускается на Капитолий, —

От темной и случайной доли

Я, кажется, освобожден.

Летит земля, необозрима,

Чудовищна и так мала,

А сердце в самом сердце Рима

Стучит. Не скрипнула пила;

Блеснув годичными слоями,

Не рухнул жизни крепкий ствол,

Но то явилось пред глазами,

К чему я, заблуждаясь, шел.

6. Встреча

Это не волны ли реют, не стаи ль

Чаек из самых последних глубин:

«Слушай, Израиль,

Бог Наш,

Бог Един!»

В каком-то еще небывалом величье,

Дыханьем своим пригнетая века,

Глядит на живое: звериное, птичье,

И даже малейшего знает жука.

Но главное дело Свое выделяя

Из всех, миллионы мильонов людей

От века до века, от края до края

С какою целью, не нашей, Своей.

Как волны, как самые мелкие ряби,

Подъемлет, толкает, друг к другу гнетет

И гневом карает свой нежный, свой рабий,

Священной печалью богатый народ…

От края до края, от века до века

Среди миллионов таких же, как я,

Я вижу сегодня почти человека,

Устную совесть всего бытия.

Вся жизнь, изнывающая без ответа,

Все твари несчетные, все до одной,

Молили о Нем, и пришел Он из Света,

Из Отчего лона, из жизни иной.

Сначала неузнанный, ныне забвенный —

Ты смертью не умер еще, не погас:

В ненастье, и холод, и сумрак вселенной

Безмолвный и бледный Ты входишь сейчас.

Как прежнему счастью, еще дорогому,

Мы верим Тебе и не верим, прости!

И все же, не правда ли, к Отчему дому

Ты даже таким помогаешь идти.

Миражи и проблески — только предтечи

Того, что сегодня случилось со мной:

С Тобой на земле неожиданной встречи

В суровой и нищей ночи мировой.

Берлин — Рим

ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ [4]

1918–1923

Глаза удава

Вы не видали глаз удава —

Огонь, порыв и чистота.

У них зеленая отрава

И поперечная черта.

В них зов ножей, в них тяга ада,

И раз один взглянув туда,

Вы очарованного взгляда

Не оторвете никогда.

Они соперников не знают.