Океан времени - [12]

Под горячим золотым дождем,

Тело, застывая, обнажается,

И прожилки мрамора на нем.

Будет он винить жару проклятую

И напрасно ждать ее одной,

Стережет задумчивую статую

У его подъезда лев резной.

1921

«Цветут видения — так хочешь ты, душа…»

Цветут видения — так хочешь ты, душа,

Когда же ты молчишь, сиянием дыша,

Сквозят видения нежнее детки слабой,

И часто в дождь и ветр средь вянущих болот

С глазами жадными, раскрыв широкий рот,

Моя душа сидит коричневою жабой.

«Всю комнату в два окна…»

Всю комнату в два окна,

С кроватью для сна и любви,

Как щепку несет волна,

Как хочешь волну зови.

И, если с небом в глазах

Я тело твое сожму,

То знай: это только страх,

Чтоб тонуть не одному.

Сон («Я проснулся, крича от страха…»)

Я проснулся, крича от страха,

И подушку и одеяло

Долго трогал руками, чтобы

Снова хобот его с размаха

Не швырнул меня прямо в небо

Или в сумрак черной утробы.

Никого с такими клыками

И с такими злыми глазами

Я не видел, о, я не видел,

И такого темного леса,

И такого черного страха

Я не ведал, о, я не ведал.

Я зажег свечу и поставил

Трепетно к изголовью…

Чтоб утишить биенье сердца,

Взял трактат о римском праве

И раскрыл его на «условье

Действительной купли-продажи».

Я пошел и жены, спокойно

Спавшей, волосы поцелуем

Шевельнул и вернулся тихо,

Но едва задремал я, бурно

Зазмеился песок, волнуем

Винтообразным ветром.

Длинношеюю голову скрыл я,

И мою двугорбую спину

Охватило ветром свистящим

И от свиста стал я змеиться

И пополз удавом в долину

И проснулся вновь настоящим.

Но подумал, строгий и гордый:

То далекой памяти море

Мне послало терпкие волны.

Разрывая тела и морды,

Море памяти мне отворит

Настоящее счастье жизни.

Война

Анатолию Колмакову

Араб в кровавой чалме на длинном паршивом верблюде

Смешал Караваны народов и скрылся среди песков

Под шепот охрипших окопов и кашель усталых орудий

И легкий печальный шорох прильнувших к полям облаков.

Воробьиное пугало тщетно осеняет горох рукавами:

Солдаты топчут пшеницу, на гряды ложатся ничком,

Сколько стремительных пуль остановлено их телами,

Полмира пропитано дымом словно густым табаком.

Все одного со мной сомнительного поколенья,

Кто ранен в сердце навылет мечтой о кровавой чалме,

От саранчи ночей в себе ищите спасенья

Воспоминанья детства зажигайте в беззвездной тьме!

Вот царскосельский дуб, орел над прудом и лодки,

Овидий в изданье Майнштейна, растрепанный сборник задач,

В нижнем окне сапожник стучит молотком по колодке,

В субботу последний экзамен, завтра футбольный матч.

А летом балтийские дюны, янтари и песок и снова

С молчаливыми рыбаками в синий простор до утра!..

Кто еще из читателей «Задушевного Слова»

Любит играть в солдатики?.. Очень плохая игра…

1921

«Мне детство приснилось ленивым счастливцем…»

Мне детство приснилось ленивым счастливцем,

Сторожем сада Екатеринина,

Ворота «Любезным моим сослуживцам»,

Поломан паром, и скамейка починена.

Пройдет не спеша по скрипучему снегу

В тяжелой овчине с заплатами козьими,

А время медлительно тащит телегу,

И блещет луна золотыми полозьями.

Я сам бы на розвальнях в небо поехал,

А ну-ка заложим каурого мерина…

Ворота открыл, из пахучего меха

Посыпались звезды… Дорога потеряна.

В пустой океан на оторванной льдине

Блаженно, смертельно и медленно едется,

Ни крыши, ни дыма в зияющей сини…

Эй шуба, левее… Большая Медведица…

Куда мои сани девались и льдина,

Разрезала воздух алмазная палица,

Хватаю себя — рукавицы, овчина

И лед под ногами… А если провалится?

1921

«Я приснился себе медведем…»

Я приснился себе медведем

И теперь мне трудно ходить —

Раздавил за столом тарелку,

А в ответ на нежный укор

Проворчал: «Скорлупку ореха

Я не так еще раздавлю!»

Даже медом грежу я, даже

Лапу сунул в рот и сосу.

Что же делать в этой берлоге,

Где фарфоровые сервизы

Не дают вздохнуть от души?

Уведи меня, Варя, в табор,—

С безымянного пальца скинув,

В нос продень кольцо золотое

И вели мне плясать под песни,

Под которые я мурлычу,

И сейчас у тебя в ногах!

О, теперь я совсем очнулся:

Больше я не медведь, но кто я?

Отрок, радостно подраставший

На парадах в Царском Селе?

Или юноша — парижанин,

Проигравший деньги на скачках,

Все что брат прислал из России,

Где его гвоздильный завод?

Или тот, кто слушал Бергсона

В многолюдном колледже, или

Тот, кто может писать стихи?

Маленькая, ты не поверишь,

Что медведь я и парижанин,

Царскосел, бергсонист, писатель

И к тому же я сумасшедший,

Потому что мне показалось,

Что и Нельдихен — это я!

Аэроплан

В древности Виланд в птичьих перьях,

Дедал на тающих крылах —

В средневековых же поверьях

Ведьмы летали на козлах…

Тщетно гадал седой алхимик,

Лучше летать учил колдун:

В кожу втираньями сухими

Под заклинанья слов и струн.

Если когда и мог присниться

Под небеса задутый шар,

Но не такая — ужас — птица

В туче не больше чем комар.

В страхе друзьям дикарь расскажет:

Клювом неистово вертя,

Не трепеща крылами даже,

Птицы-чудовища летят.

Сверху хозяин-европеец,

Завоеватель, бог, пилот,

Ветер подмяв, под небом реет,

Сам направляя птичий лет.

Вот он согнулся, в пропасть глядя,

Смерть или руль в руке держа…

Как хорошо гудит в прохладе,

Блещущий солнцем круг ножа!

1918

Автомобиль

Сергею Оцупу

Яростный рев сомкнутых уст,

Гневная дрожь, рванул, понес,

И на песке примятом хруст

Мягких и розовых колес.