Океан времени - [11]

1921

«О, кто мелькнув над лунной кручей…»

О, кто мелькнув над лунной кручей,

Встревожив облачную стаю,

Летит к земле звездой падучей

И крылья воздух освещают?

Нырнули в бездну голубую

Домов чудовищные тени,

С трудом дыша, на мостовую

Упал и гаснет лунный гений.

Привыкший в небе к бездорожью

Он на торцы ступить не может,

Его знобит предсмертной дрожью,

К нему торопится прохожий.

Вот вспыхнул, вот померк от муки

Безглазый, сморщенный калека,

И жадно голубые руки

Цепляются за человека.

Прохожий полчаса возился,

Как будто сделанный из ваты

Вставал калека и валился,

«А ну тебя, сморчок крылатый!»

На Спасской флигелек кирпичный,

И дворник у ворот зевает,

Жена напрасно суп черничный

На примусе разогревает.

Прохожий, уходи скорее…

«А Жалко, что городовые

Повымерли», — и вдруг на шее

Он слышит пальцы голубые.

Растаяли дома сначала,

Как дым разлуки на перроне,

Растаял мост, вода канала,

Нагие отроки и кони.

Зачем луне душа живая?

Жену давно долит дремота,

И дворник, сотки раз зевая,

Встает чтоб затворить ворота.

1921

«Теплое сердце брата укусили свинцовые осы…»

Теплое сердце брата укусили свинцовые осы,

Волжские нивы побиты желтым палящим дождем,

В нищей корзине жизни — яблоки и папиросы,

Трижды чудесна осень в белом величьи своем.

Медленный листопад на самом краю небосклона,

Желтизна проступила на теле стенных газет,

Кровью листьев сочится рубашка осеннего клена,

В матовом небе зданий желто-багряный цвет.

Желто-багряный цвет всемирного листопада,

Запах милого тленья от руки восковой,

С низким поклоном листья в воздухе Летнего Сада,

Медленно прохожу по золотой мостовой.

Тверже по мертвым листьям, по савану первого снега,

Солоноватый привкус поздних осенних дней,

С гиком по звонким камням летит шальная телега,

Трижды прекрасна жизнь в жестокой правде своей.

30 августа 1921

Любовь («Снова воздух пьяного марта…»)

Снова воздух пьяного марта,

Снова ночь моего обручения.

Селениты на крыше играют в карты,

И я попросил разрешения.

У теплой трубы занимаю место,

Голоса звенят колокольцами:

«Пять алмазов… на карте ваша невеста».

Пальцы крупье с белыми кольцами.

Дворники спят. Ворота закрыты.

Свет погас за окошками.

«Дама бубен», — кричат Селениты

Голубые, с длинными ножками.

Небо лунную руку простерло,

Страшный крик за оградою,

Я хватаю крупье за горло

И прямов прошлое падаю.

Навстречу зимы летят снежками,

Царскосельские зимы, синие.

Первая любовь с коньками

И шубка в вечернем инее.

В черном небе ветки и гнезда,

Прыгнет белка, снежок осыпав…

Ближе, ближе… Тускнеют звезды

От каблуков и обозных скрипов.

Ближе… Винтовка и песни в вагоне,

В колокол трижды ударили,

Плачет женщина на перроне,

Провожая глазами карими.

О, берег серпуховской квартиры,

После моря такого бурного.

Очнулся и слышу звоны лиры

С потолка лазурного.

Мне ли томиться лунной любовью?

Сердце. Сердце мое беспощадное!

Елена, девственной кровью

Утоли мое тело жадное.

1921

«Я этим грезил до сих пор…»

Е. Люком

Я этим грезил до сих пор,

Ты лучшими владела снами.

Черти последний приговор

Тупыми легкими носками.

О, лебединый сгиб руки,

И как заря колен дыханье,

Сереброкрылые значки,

Небесное чистописанье.

Одна душа за всех плывешь

И каждая душа на сцене

Не помнит ярусов и лож,

Качаясь чайкой в белой пене.

Уже над нежною толпой

В сто тысяч вольт пылают свечи,

И слава солнечной фатой

Покрыла матовые плечи.

«Торговец тканями тонкинскими…»

Торговец тканями тонкинскими,

Штанами хрустнув чесучовыми,

На камень сел, шоссе сыреет,

И легкий вечер пахнет маками.

Как на фарфоровом кофейнике

Простые травы веют Азией, —

Репейник за спиной тонкинца

Канаву делает Китаем.

Две дачницы с болонкой розовой

Проходят по шоссе: «Дитя мое,

Я ложа брачного с китайцем

Не разделяла бы, хотя…»

Твое имя

Луна населена словами:

В кустах шарики-ежи,

На льдах томные моржи,

На ветвях соловьи и кукушки,

А имя твое — царица слов,

Живущих в лунных морях.

Царице морской

Прислуживают дельфины:

Слава, любовь и левкой.

«Дао изначальный свет…»

Дао изначальный свет

Желтую бросает тень,

Если ты большой поэт —

На тебе почиет вень.

Ветки легкие олив

Или северной сосны

Для тебя гиероглиф

Желтой райской вышины.

Ты не пробуй разбирать,

Хитрых знаков не пытай,

Только сердцем надо знать,

Что и в небе есть Китай!

«В голубом прозрачном крематории…»

Е.А. П-ой

В голубом прозрачном крематории

Легкие истлели облака,

Над Невою солнце Евпатории,

И вода светла и глубока.

Женщина прекрасная и бледная

У дубовой двери замерла,

Сквозь перчатку жалит ручка медная,

Бьет в глаза нещадный блеск стекла.

«Милое и нежное создание,

Я сейчас у ног твоих умру,

Разве можно бегать на свидание

В эту нестерпимую жару?

Будешь ты изменой и утратою

Мучиться за этими дверьми,

Лучше обратись скорее в статую

И колонну эту обними!»

Дверь тяжелая сопротивляется,

Деревянный темно-красный лев

От широкой рамы отделяется

И увещевает нараспев:

Он и сам меняет очертания,

Город с длинным шпилем золотым.

Дождь над Темзой, север — Христиания,

А сегодня виноградный Крым!

Скоро осень и у нас, и за морем,

Будет ветер над Невой звенеть,

Если тело можно сделать мрамором,

Ты должна скорей оцепенеть!

Все равно за спущенными шторами

Он совсем не ждет твоих шагов,

Встретишься с уклончивыми взорами

И вдохнешь струю чужих духов.

Женщина к колонне приближается,